Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Дозволь, Семен Аникьевич, новостью затейливой тебе слух потешить. Только упреждаю: ежели сказанному не поверишь, на меня не серчай. С новостью этой Спирька Сорокин из лесов прибежал.
– В избу ступайте. Садитесь. Говори, Спиридон.
– Ну, слушай, милостивый хозяин. Позавчера под вечер заплыл я из Чусовой в Каму и поднялся до Медвежьего острова. Место это на реке знаешь какое глухое? Прямо скажу: зачурованное местечко! На острове нечистая сила всегда водится.
– Зачем тебя туда понесло?
– Причина была: воевода Голованов послал меня гусиных и лебединых яиц насбирать,
Бережки Медвежьего острова не везде каменисты, есть низины. Там лебеди гнезда вьют. Подплыл я на закате, гребу потихоньку вокруг острова, поглядываю, где лебединые гнезда. Их не сразу заметишь. Стали попадаться гнезда, набрал я по яичку из каждого, всего пять или шесть. Сложил их в теплую шапку, сверху овчинкой прикрыл и уже в обрат подаваться решил. Вот тут-то и обмер я до морозу в теле: веришь ли, чью-то песню услыхал! Вот те крест, хозяин. Слышу, будто поет девушка. Даже слова разобрал, наши, русские, родные. Пристал я живо к берегу, заплыл в кусты да и притаился.
Видать мне было за береговыми валунами лесную опушку и начало тропинки. Оттуда и песню доносило, пока не смолкла она. Хрустнула там, на тропинке, веточка, и тут я углядел такое, что лоб сразу намок. Вышла из лесу на закатное солнышко седая монахиня с посошком, а с нею девушка, молоденькая совсем. Вышли обе на бережок, тут молодая опять запела. Поет, а сама Камой из-под руки любуется. Сели потом на камень, стали разговаривать, только мне уж не слышно.
Семен вопросительно посмотрел на Спирю.
– Чего замолк?
– Девушкин лик вспомянул. Пригож! Волосы – будто спелая рожь, а очи – что васильки в ней...
– Что ж дальше-то было?
– Посидели они на бережку и опять ушли по тропке в темень леса. А я живым духом выбрался из засады и подался на Чусовую, к тебе.
– Кому о виденном сказывал?
– Никому.
– Дельно поступил.
– Неужто думаешь, хозяин, что Спиридон на острове явь видел? – спросил Досифей с досадой.
– Гадать не станем, сами поглядим. Завтра туда, как светать начнет, в лодке подадимся.
– Поверил, будто монахиня с девушкой на Медвежьем острове одни живут? Пустое это все. Не езди, хозяин! Ты, Спиря, мои слова в обиду не прими, только неспроста там приманка эта положена. Либо сила нечистая, либо хитрость вражья.
Строганов пристально глядел на Спирю.
– А больше никаких там людей не видал?
– Никого там нет, иначе дым замечен был бы или сети на берегу. Говорю, одни они там – девушка и старуха.
Семен Строганов велел Досифею наутро приготовить ладью и прихватить лишнего человека для тайного похода.
– Ратников лучше взять.
– Без них обойдемся.
– Воля твоя, хозяин, но опасаюсь засады. Ни за что не поверю, чтобы две честные женщины одни в эдаком проклятом месте объявились.
– Лучше всего возьмем с собой Алешку-псковича и твою волчицу. Завтра чуть свет поплывем на остров.
4
Выше устья Чусовой, посредине Камы, лежал Медвежий остров. На нем глухой лес. Один берег острова скалистый и обрывистый, а другая сторона пологая, уходит под воду песчаными намывами либо болотами.
У вогулов остров издавна считался священным: там обитали главные злые духи, и посещение его человеком почиталось тяжелейшим святотатством.
Медвежьим его назвали плававшие по Каме торговые люди с Руси, потому что не раз видели, как на береговых намывах отлеживались, отдыхая, медведи, переплывавшие Каму.
Над Чусовой начинался ранний рассвет. Середина реки укрыта прозрачным туманом. На берегах запах ландышей местами так силен, что дурманил человека, и казалось, что им пропиталась даже вода. В заводях крякали утки.
Семен Строганов со спутниками миновали на Чусовой Нижний городок. С его стен, отраженных в воде, лодку углядели и окликнули дозорные:
– Кто такие на воде?
С лодки прозвучал условный строгановский отзыв:
– Хомуты чинить везем.
Алеша-пскович со Спирей гребли, а Семен и Досифей сидели на корме и бездумно следили, как наливается небо красками утренней зари.
Спиридон Сорокин любил новым людям рассказывать, как началась его жизнь на Чусовой. Он толковал об этом соседу-гребцу. Выходило, что появился он в этих местах пораньше, чем Аника Строганов в камском крае. Пришел с Руси вместе с братом. Спире было тогда двадцать лет, а брату Пахому – восемнадцать. Неведомыми тропами добрались до Чусовой с новгородскими ходоками, залюбовались дикими горными местами, порешили здесь наладить новое жилье.
Выбирая место для жилья, братья поднялись на небольшую горку и увидели на вершине вытесанного из дерева истукана. Парни оглядели идола и решили, что он им не помеха. Недолго раздумывая, срубили себе жилье возле идола.
Вскоре, в первую же полнолунную ночь, пришли на горку вогулы с кудесниками на моление и увидели возле идола жилье, по виду для них необычное.
Братья мирно спали в избушке. Проснулись от криков. Вышли из избы и перепугались, увидев вогулов, а те тоже испугались и начали им кланяться. Только потом парни узнали, что вогулы приняли их за добрых духов-воителей, спутников их главного бога Чохрынь-ойки, в людском облике. Благодаря этому обстоятельству братья хорошо прожили десяток лет, пользуясь у вогулов уважением. Научились разговаривать по-вогульски, узнали все способы охоты на любого зверя. Так незаметно до того обжились, что и про Русь редко вспоминали и даже одеваться стали в вогульские одежды из звериных шкур.
В одну из лютых зим Пахом, выискивая медвежьи берлоги, заблудился и замерз в лесу. Вогулы нашли тело только по весне и похоронили с почетом.
Однажды весной набрели сюда новые выходцы с Руси, заметили жилье Спири, обрадовались, а он обрадовался землякам, много дельного порассказал им про здешнюю жизнь.
Показал пришельцам место на берегу Чусовой, где присоветовал ставить починок. Те послушались Спирю и выбрали его над собой старостой. Редкий год не появлялись на Чусовой новые беглецы с Руси. Места для поселения тоже выбирали по указу Спири. Потом на Чусовой объявился монах Трифон с вятской земли. Подружился со Спирей и срубил для себя часовенку-скит на горке.