Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Строганов щедро одаривал нужных людей, чтобы поскорее дойти до царя. Всякий, оказывая ему в том помощь, не гнушался принимать куши и подарки. Дороговато стал Семену Строганову его путь с Камы до тронных ступеней в царском дворце! Досужая молва тоже не спала, разнесла по всем углам весть о приезде Строганова. О нем судачили бояре в хоромах, плели небылицы торговые люди. Все гадали, зачем он пожаловал вдруг, и не верили, что, кроме свидания с царем, у Строганова нет иных дел в Первопрестольной.
2
Пошла вторая неделя после приезда Семена и Иванка в Москву. Над городом, пряча
В кремлевском дворце уже все знали, что царь повелел Строганову быть этим утром перед его очами, что камский хозяин удостоен столь великой чести. Многие видные сановники государева двора, желая повидать Строганова, спозаранок собрались в дворцовой палате.
Когда Строганов вошел в эту просторную палату, гудение десятков голосов на минуту стихло. От скопления людей здесь было душно, как в бане, и пахло ядреным потом. Под взглядами любопытных Строганов встал в стороне, у открытого окна. Слышал, как придворные шептались, вполголоса спорили, и даже тихонько переругивались. Строганов ловил настороженные, порой даже явственно недружелюбные и колючие взгляды. А сам он был как-то странно спокоен и испытывал чувство гордости за то, что стоит здесь, среди первых людей страны и приближенных царя, среди именитых бояр. Нравилась ему пышность их одежд и холеность бород. Рядом две такие выхоленные бороды зашептались о том, что-де царь-батюшка отстоял обедню, но воротился в покои не с красного крыльца. Где-то впереди шептались о том, что царь с полуночи занемог бессонницей, а потому хмурым, в рясе монаха, отправился на молитву. Еще на крыльце, мимоходом, Строганов уловил чей-то разговор о том, что, придя из собора, государь разгневался на сыновей за спор и потом позвал их побеседовать, как надо жить в братском согласии.
Слышал Строганов, как в толпе поминали и его имя – дескать, тоже доступа к царю ищет.
Время тянулось. Шепоты не затихали. Только теперь меньше поминали государя и его семью, а больше перетолковывали московские сплетни.
Неожиданно в конце длинной палаты раздался заливчатый смех с выкриками:
– Бояре московские, дьяки и подьячие, стольные и окольные, у кого тут из вас загривки чешутся? Торопитесь к самому, как раз в пору и окажетесь!
Толпа придворных зашумела сильнее. Строганов уловил, как соседние бороды шептались:
– Шут явился! Царский шут чудит!
По палате бегал, хохотал и даже игриво хлопал ладонями животы иных царедворцев пестро одетый государев шут. Он взвизгивал, позванивал бубенчиками, нашитыми на его странный наряд. Его хватали за руки и за полы, подтягивали к себе, пытались выспрашивать про царя и царевичей. Шут отделывался грубыми, часто непристойными прибаутками, а некоторым шептал что-то мимолетное на ухо, отчего те люди заметно бледнели, таращили глаза или сердито отмахивались от шута. В одном из углов палаты шут угодил к седому царедворцу, но вырвался из его рук, ловко отскочил в сторону, погрозил старику кулаком:
– Не лапай, Афанасий, чай, не сенная девка! Тебе-то ничего не скажу, уж знаю тебя, сквалыгу. Задарма хочешь у меня царские тайны выведать!
Продолжая свои торопливые прыжки и зигзаги в палате, шут вдруг закричал пронзительно:
– Ведайте, московские люди, что батюшке царю сегодня к вам нет интересу! Он станет на Строганова глядеть да обучать его уважению к толстопузым воеводам! А то вдругорядь вас на Каме пороть прикажет, как Сидоровых коз! Что? Притихли? Не поглянулась моя присказка?
Шут растолкал целую кучку придворных и освободил себе на полу кружок. Он кувыркался на этом кружке и со смехом выкрикивал:
– Где тута Строганов? Кажите его мне! Повеселить его хочу, чтобы со страху слезами не изошел.
Кто-то пальцем указал шуту на Строганова. Скорчив плаксивую гримасу, шут подбежал к Семену, приставил ко лбу пальцы в виде рожек и заюлил, кривляясь и приговаривая:
– У, какой! Бука, бука, Строганов!
Но в этот миг где-то впереди прозвучал твердый спокойный голос:
– Не докучай людям, Алексеич!
Шут недовольно отскочил и смотрел на Строганова исподлобья. Семен взглянул на подошедшего рослого, молодого боярина, с едва заметной татарской раскосостью глаз.
– Не ошибусь, ежели тебя за Семена Строганова признаю?
Строганов поклонился, как сумел. Толпа в палате тем временем раздалась, освобождая проход царскому любимцу. Строганов различил шепот: конюший царский... боярин Годунов... Борис Федорович.
Статный боярин Годунов ободряюще кивнул Семену:
– Немало слыхивать про тебя, Семен Иоаникиевич, приходилось. На Каме государству Московскому радеешь. Коли будет охота, гостем жду тебя в своих хоромах.
– Благодарю за сей почет, – Строганов еще раз поклонился молодому вельможе.
Годунов пошел по палате. Иные седые головы клонились перед ним, но и он затерялся среди царедворцев. Тотчас же к Строганову стали подходить знатные вельможи, называя с поклоном свои громкие имена, о которых знала чуть ли не вся Московская Русь. Они расспрашивали Семена с благожелательными улыбками, как доехал до Москвы, не пристал ли с дороги, лютой ли была прошлая зима на Каме и грязна ли там осень в непогоду.
И смолкли разом все голоса, когда один скрипучий дискант государева слуги нараспев начал выговаривать:
– Строганову Семену с камской земли дозволено идти к царю Московскому и всея Руси...
3
Зажав рукоять посоха и опершись на него подбородком, царь Иван Васильевич, сидя в кресле, пристально рассматривал Строганова. Друг от друга их разделял только шаг. Строганов впервые видел царя. Его смуглое лицо исчерчено морщинами. Темные глаза – в глубоких впадинах глазниц. Кустисты нависшие над ними брови. Во взгляде суровая пытливость и недоверие. Рыжеватые, сильно поредевшие волосы спадают на плечи, как у попа. Борода клинышком с прошвой седины. Щеки бледные, заметен на них отлив желтизны. Царь высок и дороден, но сутулость снижает рост, и с виду он даже не кажется полным. Во всем облике – усталая понурость. Одежда царя – из зеленой парчи с выпуклыми узорами аканта, золотых трав, листьев и цветов. На голове – монашеская скуфейка. После богомолья переоболокся, а скуфью не снял. Строганов смотрел на царя, и помазанник божий казался ему исступленным монахом вроде Питирима, только наряженным в пышную царскую одежду. Страха в себе Строганов не ощутил.