Сказание об Эйнаре Сыне Войны
Шрифт:
— Потому что так и есть, Эйнар, — сказала Смерть с безнадежным отчаянием того, кто упрямо пытается переспорить стену. — Я не вмешиваюсь в дела смертных и богов. Я лишь слежу, чтобы умершие умирали, чтобы живые могли жить. Если нарушить этот порядок, станет невозможным существование самой вселенной!
— Да-да, — Эйнар раздраженно сложил пальцы раскрывающимся и захлопывающимся клювом, а потом лениво махнул рукой. — Слыхал, много раз. Вот только знаешь чего, сестрица? — усмехнулся он, самодовольно надувшись и уперев руки в бока. — Я никого убивать не буду. Ни сегодня, ни завтра. Может, через пару дней или неделю, как настроение будет, но точно не сегодня. И вообще, знаешь? Я сейчас поем, высплюсь — и дальше поеду себе. А вы тут уж сами разбирайтесь. Без меня.
Смерть печально улыбнулась. Но это была та самая ехидная печаль, которую Эйнар ненавидел всем сердцем.
— Вот не надо мне вот этого, да? — погрозил
— Ты в этом так уверен? — поинтересовалась Смерть, невинно заложив тоненькие ручки за спину и выпятив живот. — В том, что со всем разобрался?
— Слушай, — Эйнар потер пальцами устало прикрытые веки, — местный народ уболтал меня избавить их от каких-то зарвавшихся берсерков. Ну так я и избавил. Сомневаюсь, что они надумают еще раз сюда сунуться. А если надумают, так я узнаю и вернусь. Уж поверь, никому не хочется, чтобы я возвращался… — Эйнар задумчиво поскреб затылок, размышляя над двусмысленностью сказанного. С двусмысленностью все было в порядке. — Да, никому.
Смерть вдруг закружилась в воздухе и захихикала, хлопая в маленькие беленькие ладошки. Совсем по-девичьи — а сразу и не скажешь, что персонификация древнейшей и могущественнейшей во всей вселенной силы умеет так звонко, чисто и озорно хихикать.
— Ах, мой дорогой наивный братец, ты даже представить себе не можешь, как я тебе завидую! — воскликнула Смерть, подлетев к Эйнару, обняв его и сложив черную головку на его плечо. — Ведь ты не знаешь и крохотной частички из того, что знаю я. Скажи, — она приподняла голову, — неужели тебя совсем не удивило, что этим утром ты повстречался с несколькими антропоморфными, разумными, в определенной мере, свиньями?
Эйнар хмуро и серьезно посмотрел на сестру. Он, конечно, не был персонификацией мудрейшей силы, что старше вселенной, а только лишь смертным, чей разум не способен принять то, что не в состоянии представить, зато он не раз и не два в своей жизни крепко напивался, а поутру страдал похмельем. А еще он прекрасно знал великую преобразующую силу алкоголя, так что для него было не только в порядке вещей встретить антропоморфных, разумных, в определенной мере, свиней, но и внезапно выяснить, что вчера он сам в такую превращался.
— Моя дорогая наивная сестрица, — с напускной лаской сказал он, проведя ладонью по черным волосам Смерти, — если бы ты повидала хотя бы крохотную частичку из того, с чем мне довелось подраться, аморфным свиньям ты удивлялась бы в последнюю очередь.
Девушка оттолкнулась от Эйнара, повиснув в воздухе. Ее губы неестественно задвигались, то складываясь в крошечный бантик, то растягиваясь на половину худенького, бескровного личика. Смерть вздрогнула всем тоненьким тельцем, приложила ладошки к лицу, заглушая вырвавшееся из ее рта непристойное, не достойное могущественной и солидной силы хрюканье, схватилась за спазматически дрожащий живот и громко, добродушно захохотала, при каждом новом взрыве хохота теряя четкие человеческие очертания. Ее распущенные волосы и траурные одежды с широкими рукавами вдруг растаяли серым дымом, закружились бурным вихрем, закручивая спиралями вокруг хохочущей Смерти невесомые рваные полосы и густые восходящие потоки тумана, в мутном коконе которых меркли и расплывались очертания тоненького девичьего тела с едва обрисовывающейся грудью. Потом хохот жадно втянул в себя вакуум резко наступившей тишины, Смерть мгновенно сжалась в серый упрямо пульсирующий комок, подскочила и по крутой дуге устремилась вниз, разбившись о землю, растеклась по ней курящейся лужицей. Эйнар вежливо отступил, когда край лужицы, только что бывшей невозмутимой вселенской сущностью, достиг носка его сапога. Но тут она вспомнила, кто она есть на самом деле, и, как будто услышав нравоучительное «Что за вид? Немедленно соберись», поползла обратно. Клубы серого дыма потянулись к центру сокращающейся в диаметре лужицы, снова закружились вихрями, вырастая и складываясь в маленькую тонкую фигурку — и вот, Смерть вновь стояла в своем траурном одеянии, с чрезвычайно серьезным, по-деловому печальным лицом, держа руки скрещенными на груди и увлеченно изучая ногти.
— Ах да, — серьезно сказала Смерть, не отрываясь от ногтей, — постоянно забываю, что удивить тебя очень трудно. Хотя, — она быстро подняла на Эйнара глаза, — если бы местные рыбаки были хоть чуточку честнее, ты бы все-таки хоть немного да удивился.
Эйнар настороженно повернул голову, прислушиваясь к девушке левым ухом:
— Что ты имеешь в виду?
— Да так, ничего, Эйнар, — кокетливо пожала худенькими плечами Смерть. — Ничего.
— Колись.
Девушка
— Ты же знаешь, Эйнар, мне нельзя рассказывать смертным их судьбу, — подрагивающим от раскаяния голосом призналась Смерть.
— Между прочим, я, вообще-то, житель Хаттфъяля, — возмущенно заметил Сын Войны.
— Но ты и смертный тоже в равной степени, — нравоучительно возразила Смерть. — Поэтому нельзя. Это нарушит естественный порядок вещей.
— Ну да, — пренебрежительно фыркнул Эйнар. — То-то, когда я бывал в Медовом Зале, Судьба постоянно трезвонила мне о моей судьбе.
— На то она и Судьба, — виновато развела руками девушка. — А мне запрещено. Таковы правила, извини.
— Ну, — Эйнар шумно втянул сквозь зубы воздух, почесывая затылок, — раз такие правила, я пошел.
Он шагнул к Смерти, обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в щеку. Белую и гладкую, как мрамор, и холодную, как… Нет, это не был промозглый холод сырой могилы или леденящая стужа вечного забвения. Это была обычная холодная девичья щечка, довольно долго находившаяся на свежем симскарском воздухе.
Смерть, явно смущенная и растерянная, хлопнула глазами.
— Куда? — спросила она.
— Подальше от тебя, — простодушно признался Эйнар.
— Это же бессмысленно, — еще больше растерялась Смерть, хлопая глазами на удаляющуюся широкую спину. — Я же всегда рядом!
— Ну, — кивнул Сын Войны, не оборачиваясь, — попытаться-то стоит.
***
Корчма Рыбачьей Отмели, по мнению Эйнара, оказалась достаточно далеким от персонифицированной сестрицы местом. Внутри царил полумрак, разбавленный симскарским светом, проникающим внутрь сквозь маленькие оконца. Пахло уютом. Это довольно сложное, с трудом поддающееся описанию сочетание самых разных ароматов, уникальных для каждого отдельно взятого места. В корчме Рыбачьей Отмели пахло свежей выпечкой, еловым лапником, сосновой смолой, сырой рыбой, землей, морской солью и овцами. Но главное, в корчме было тихо и умиротворяюще спокойно. На лавке у стены дремал кот, лениво свесив переднюю лапу и длинный хвост. Мерцали угли в плите, на которой томился котелок, судя по запаху, с чем-то не самым удобоваримым. Хозяйка флегматично мела пол. Хозяина видно не было. Эйнар вообще не видел его со вчерашнего вечера. Он смутно припоминал, что хозяин — маленький, плешивый человечек с мордочкой хитрого грызуна — как сквозь землю провалился сразу после того, как Сын Войны перевернул пару столов и принялся размахивать скамейкой, обгладывая бараний окорок. Или все же скамейку? Он точно не помнил. Как и причин, которые вынудили его поступить таким образом. У Эйнара была скверная память на вчерашнее, но он видел в этом только положительную сторону: когда наутро рассказывают о хмельных приключениях, слушаешь как будто бы о пьяных выходках совершенно другого, незнакомого человека; можно даже посмеяться вместе со всеми или возмутиться, нравоучительно заключив: «А все потому, что пить надо умеючи и меру знать», или клятвенно заверить, что уж ты-то точно никогда бы в жизни такое не устроил. На резонное напоминание, что именно ты такое и устроил, всегда можно многозначительно пожать плечами и ответить, мол, я не виноват, это все вот он, козел старый, Друкнадюром звать. Кто сказал, богохульство и оскорбление? Каких еще таких верующих чувств? Так если он козел, вон и рога, и копыта имеются, где тут оскорбление? Ну, видите? Нет? А я вижу. Кто из нас полубог, я или вы? Я-то родича всегда увижу и признаю, даже если он козел.
За столом возле окна мирно дремал, припав к прокопченным бревнам стены, единственный гость. Лежащие на столе перед ним кантеле недвусмысленно намекали на род его деятельности. У Эйнара самопроизвольно зашевелились усы и встопорщилась борода, а кулаки сжались ровно настолько, сколько требуется, чтобы сдавить певуну хилую шею и затолкать обратно в глотку слова его дурацкой песенки. Впрочем, Эйнар ненавидел не всех скальдов подряд. Например, к мертвым скальдам он относился с уважением и даже любил их (если, конечно, мертвому скальду не приспичит драугом стать). К скальдам с кляпом во рту он относился сносно и согласился бы вместе выпить. Но больше всего Эйнар уважал спящих скальдов и считал своим священным долгом оберегать их чуткий сон. Ведь если он проснется, то неминуемо перейдет в разряд скальдов пищащих, бренчащих и звенящих, а таких Эйнар ненавидел всей душой.