Сказание об Эйнаре Сыне Войны
Шрифт:
— Зачем к богам? — пробормотал он. — Не надо к богам. Чего мне там делать?
Скарв растерялся, но быстро взял себя в руки. Действительно, а что такому безмозглому ничтожеству делать в Медовом Зале Хаттфъяля?
— Ха! — злорадно ухмыльнулся Черноногий. — Значит, низвергну тебя в царство Бейн на вечные муки!
Великан задумчиво нахмурился и замотал понуро свесившейся головой, раскачиваясь вслед за каждым поворотом шеи подобно маятнику.
— Не, — сказал он, остановившись, и поднес к физиономии бутыль. — Эта вообще пинками меня погонит. Я с ней в этих… как их…
— Ну тогда просто сдохнешь, червь! — скрипнул зубами Скарв.
Великан оторвался от разглядывания глиняной бутыли, поднял на Черноногого глаза, полные
— Может, обойдется?..
Вождь берсерков самодовольно осклабился. Наконец-то хоть что-то похожее на условия, в которых можно работать.
— Ага! — торжествующе воскликнул он. — Трепещешь, червь?
— Нет, — честно признался мордоворот и протянул едва заметно подрагивающую руку. — Так, чуть-чуть только…
— Собрался молить о пощаде Скарва Черноногого? — вождь берсерков сделал отчаянную попытку не слушать, чтобы не лишиться того малого прогресса, которого успел достичь.
— А у тебя с собой? — немного поразмыслив, спросил великан, снова начав раскачиваться.
— Чеее?
— Ну, — мордоворот почесал за ухом, — «Пощади Черно-Че-То-Там»… это бормотуха такая, да? Я б не отказался. От местной браги вообще никакого толку…
У Скарва опустились руки. Он честно пытался, но решительно не мог и больше не хотел злодействовать в такой обстановке.
— Да чего ты себе позволяешь, ублюдок недоношенный?! — завопил он в отчаянии. — Ты совсем… — Черноногий осекся.
Могло показаться, что над тем местом, где разворачивались эти странные события, сгустились тучи. Вряд ли, конечно, это было на самом деле, поскольку нет ничего в этом мире более стабильного, чем вечно серое симскарское небо. Но Скарву действительно показалось, что на какой-то момент стало чуть серее обычного. Потому что великан вдруг перестал пьяно раскачиваться на месте, замер, а потом разогнул ссутуленную спину и расправил широкие плечи. Роста он и так был выдающегося, но почему-то стал еще выше. Взгляды Скарва, его кабана и ребят непроизвольно поползли вверх, чтобы найти ту высоту, на которой находилось лицо великана. Именно лицо — физиономией растерянного, полупьяного сельского дурака-переростка назвать его язык не повернулся бы. Это было мрачное, суровое, как симскарские зимы, и безжалостное, подобно северным ветрам, лицо с глазами, в которых медленно, но неотвратимо разгоралась ярость. Не та примитивная ярость, свойственная свирепому, неповоротливому зверю, которому по случайности или глупости отдавили больную лапу. Это была ярость звона мечей в пылу кровопролитной битвы. Ярость напирающих друг на друга армий. Ярость неистовых симскарских воинов, ломающих строй неприятеля. Ярость самой войны и бесконечных сражений, которые были, есть и всегда будут…
Испортило момент проклятое равновесие, решившее, что и без того слишком долго добросовестно служило совершенно недостойному этого владельцу. Великан неловко шатнулся, дотронулся до лба и болезненно сморщился, а вместе с тем лишился своих устрашающих размеров, вернувшись к немалым, но вполне обычным габаритам. Да и суровое лицо вновь стало простой похмельной физиономией, мучимой головной болью, тошнотой и легионом бедных кошек, страдающих желудочными расстройствами.
Скарв потряс башкой, прогоняя тревожное наваждение. Наглый шлем по своему обыкновению сполз ему на глаза. Когда же Черноногий справился с непокорным защитным средством, то повертелся в седле и к немалому своему удивлению обнаружил, что когда-то успел оказаться впереди своих ребят. Те каким-то чудесным образом переместились в пространстве и воинственно взирали на мордоворота из-за спины своего вождя. Скарву стало не по себе. Он привык быть впереди только в двух случаях: когда надо делить добычу и когда надо догонять в панике разбегающихся селян.
Великан отпил из бутыли и глубоко вздохнул.
— Не хами, свинья, — сказал он почти трезвым, но слегка обиженным голосом. — Я ж тебе не грубил, чего начинаешь? Я с
Скарв удивленно выпучил на великана глазки.
— Сам же видишь: плохо мне, — жалостливо продолжал тот. — Между нами, — он понизил голос, приложив ладонь ко рту, и подался вперед, приняв в пространстве положение под нереальным для трезвого человека углом, — отравился я. Грешу на баранину. Я сразу понял, что она тут паршивая, как второго барана поднесли. Но только тссс… — великан приложил палец к губам и принял относительно вертикальное положение. — Они приятный народ, не хочу их расстраивать. Ну так вот, — продолжил он громче, — приболел я слегка. Да и вас тут всего… — он прищурил глаз и, беззвучно шевеля губами, попытался подсчитать Скарва и его ребят, но быстро сдался и махнул рукой. — Мало, в общем. Не люблю, когда у врага нет этих… как их, ну, в общем, нет их, а я не люблю, когда их нет. Давай завтра? Завтра мне лучше будет, да и ты, может, человеком станешь, — неуверенно пожал плечами великан. — Соберешь свой этот… как там твой скотный двор зовется?.. Ну, в общем, соберешь, выйдем в чисто поле, я вас перебью, эти бедолаги заживут спокойно… пока другие на ваше место не придут, а я поеду себе дальше. Идет, а?
Говорят, Симскара и что-то там вокруг нее возникла из-за Большого взрыва. О природе и причинах этого взрыва мудрецы спорят до сих пор и при случае рвут друг другу бороды, но сходятся они в одном: у Великого Праотца и Праматери что-то не задалось в кулинарии. Одни считают, что взлетел на эфемерный воздух котел с протокашей, другие (менее успешные среди женщин и в семейной жизни) — что Праматерь по неуклюжести просыпала просо, а взрывом стал воспитательный подзатыльник.
Так вот Большой взрыв был всего лишь хлопком по сравнению с тем, что произошло со Скарвом Черноногим.
— ДА КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ, ЧЕРВЬ?! СЫНОМ ВОЙНЫ?!
От рокота этого вопля присели ребяты, съежились селяне, бухнулся на четвереньки Снорри. Даже у ездового хряка подогнулись копыта, а стая ворон, терпеливо дожидавшаяся пиршества, испуганно сорвалась с ветвей и отправилась искать место, где значительно тише, спокойнее, да и обслуживание подобающее.
Великан поковырял в ухе, хмуря густые брови, недовольный слишком громким, назойливым, раздражающим звуком, с источником которого ничего нельзя поделать, как, например, с соседом, глубокой ночью воспылавшим любовью к искусству и захотевшим повесить картину на гвоздь. Потом взболтнул бутыль, тоскливо прислушиваясь к содержимому.
— А чего мне себя мнить? — пожал великан плечами, поднося горлышко к губам. — Я он и есть…
Он отпил из бутылки, и когда содержимое было уже на полпути к глотке, где-то глубоко внутри некто, уже какое-то время тщетно пытавшийся достучаться до той части разума, которая вроде бы отвечала за благоразумие, с отчаянным воплем схватился за голову. Великан вдруг понял, что совершил большую ошибку, но было уже слишком поздно. Его кадык панически дернулся, изо рта исторгся фонтан мелкой бражной пыли. Он закашлял, с глухим гулом колотя себя по груди, потом харкнул и со злостью сплюнул вязкую слюну.
Скарв утер морду. Ему следовало бы визжать от бешенства, но он почему-то даже не обратил особого внимания, что какой-то полудурок, ничтожный червь посмел оплевать его брагой. Он прикипел неверящим взглядом к великану, на всякий случай поддерживая шлем.
— Эйнар, — делая, — Сын, — долгие, — Войны, — паузы между словами, — ? — уточнил Черноногий.
— Ну, — тоскливо вздохнул великан, виновато разведя руками, — вроде как…
«Я так и знал», — едва слышно донесся из толпы обязательный в таких случаях комментарий. Снорри поднялся с четверенек на колени, взглянул на широкую спину великана по-новому и бухнулся обратно. Вид у него был чудовищно напуганный. Он ведь тоже знал, просто не хотел в этом признаваться. И вообще, вчера только за компанию всякое говорил, чтоб не выдать себя.