Сказание об Эйнаре Сыне Войны

Дьюк Александр

Совпало, что на одном из облаков — той самой белоснежной небесной пушинке весом в среднем около семи тонн — в то самое утро засел крылатый голозадый карапуз с луком — один из многочисленных работников Аусты, Матери Любви, весьма капризной, взбалмошной и, если задуматься, не самой приятной родственницы Эйнара Сына Войны. Карапуз этот, проведя в засаде много часов, наконец-то улучил момент, чтобы как следует прицелиться в сердце одного эвлогского царя, устроившего грандиозный банкет по случаю выгодного бракосочетания с дочерью особо надоедливого, неугомонного соседа (Мать Любовь терпеть не могла, когда какой-нибудь наглый смертный, пусть даже царь, осмеливается оскорблять ее особу прагматизмом, политической дальновидностью и рациональным мышлением, поэтому карала неугодных своей излюбленной пыткой всякого рода трагически-романтическими геометрическими фигурами). И вот, по случайному стечению обстоятельств, когда суровый царь обменивался дежурными любезностями с белокурой куколкой-царицей, женой своего верного и особо ревнивого союзника, Скарв Черноногий прошил

своей бронированной головой именно то самое облако и именно в тот самый момент, когда добросовестный труженик любовного цеха готовился пустить стрелу. Естественно, от такой неожиданности прицел карапуза сбился, и стрела вместо грозного царя угодила в сердце юного царевича, совершенно случайно проходившего мимо. Царевич, между прочим, замечательно проводил время, был уже изрядно пьян и присматривал себе пару царевен мелкого калибра для приватных бесед и чтения поэм под одеялом, как вдруг осознал, что жизнь его была пуста. Она не имела никакого смысла до этого самого момента, когда он увидел пару захватывающих дух, больших, нежных, рвущих тогу гру… глазок, голубых глазок на невинном кукольном личике обворожительной царицы, доставшейся по прихоти Судьбы не ему, а какому-то отставному ветерану сексуальных баталий, который с трудом осилит хотя бы треть полуночного эпоса. И так уж совпало, что в невинных глазках царицы разгорался жадный огонь голодной волчицы каждый раз при виде юного, атлетически сложенного мужского тела и буйных кудрей, а ее сердечко трепетало в плену бурно вздымающейся груди при чарующих звуках поэзии. Везет же кому-то, правда?

Карапуз сперва испугался, потом разозлился, затопал ножками, грозя усвистевшему ввысь режущему облака, визжащему снаряду особо злокозненного действия, но взял себя в руки, выхватил из колчана вторую стрелу и снова прицелился в непокорного царя…

Вот только Скарв Черноногий уже достиг пределов небосвода, на который опирались могучие корни Древа Хаттфъяля. По стечению обстоятельств, он врезался как раз в тот момент и именно в тот самый корень, который обнюхивал и на который намеревался совершить коварное мокрое дело Радсель. От вибрации и металлического звона, вызванных столкновением бронированной головы и древесины, трусливый волк в ужасе подскочил и, противно скуля, умчался прочь, поджав хвост, чем несказанно расстроил Баратана Отца Битвы, которому сегодня выпала очередь дежурить у Древа Хаттфъяля. Бог сражений и воинской доблести выскочил из укрытия, неистово заревел, извергая бурный поток красноречивых эпитетов, сравнений и гипербол, которые ни один уважаемый поэт не использует, когда воспевает героев в пылу битвы, а потом начал яростно грызть лезвие скучавшего без дела Блондеринга. Тут-то Баратан и заметил того, по чьей вине он остался сегодня без долгожданного веселья. Но Скарв Черноногий, тоскливо хрюкнув, уже отпружинил от корня и отправился обратно на грешную землю. По той же самой траектории. И пронзил то же самое облако, только сверху вниз. По стечению обстоятельств, в тот же момент, когда карапуз почти спустил тетиву. Да еще и Отец Битвы, импульсивный бог, яростный, не отличавшийся сдержанностью и подверженный неукротимым вспышкам бешенства, в гневе метнул Блондеринг вслед обнаглевшей свинье…

Что ж, если спросить Судьбу, она бы только хитро улыбнулась и справедливо заметила, что, в конце-то концов, все не так уж плохо получилось. Ведь все довольны, разве нет? Наглый царь, не веривший в любовь и насмехавшийся над Аустой, наказан по всей строгости романтических геометрических фигур. А кто виноват, что влюбленному царевичу приспичило признаваться царице в любви на глазах у всех? Кто виноват, что он так близко стоял к царю? Кто виноват, что старый дурак как будто специально вскочил с трона и подставился под стрелу, которая по вине летающей свиньи должна была пройти мимо? И вообще, любовь — штука такая, никогда не знаешь, как выстрелит и куда попадет. Главное, что она прекрасна во всех своих проявлениях, да и Ауста довольна. А нет ничего важнее довольной богини любви. И изнывающему от скуки Баратану нашлось чем заняться. А кто виноват, что Блондеринг лежал на том же курсе, но срикошетил от стрелы, под завязку заправленной любовным аффектом? Кто виноват, что он угодил в мужа царицы, который до того был шокирован выходкой царевича, что подавился оливкой? Кто виноват, что гости не умеют оказывать первую помощь, но любят хвататься за холодное оружие? И вообще, между прочим, кровопролитная, долгая резня каких-то там смертных примирила двух богов, отца и сына, Войну и Битву. Правда, ненадолго, но ведь примирила, а это поважнее пары десятков тысяч мертвых людей и непоправимого ущерба и разорений. Все равно, поэты, музыканты и драматурги потом подшлифуют неудобные углы, сотрут кровь, смажут благовониями трупы, где-то скрасят, где-то умолчат… потомки довольны останутся. А вот карапуз нет. Он был честным и ответственным тружеником и работал на особу, которая милая и приятная, только когда разгуливает нагишом по весенней солнечной лужайке среди цветов, пташек и зайчиков. Даже если она довольна, все равно найдет повод для недовольства. А карапуз уже не в первый раз допускал оплошность, но сегодня, как назло, он ни в чем не виноват. И его терпение лопнуло. Он бросил лук, потоптал его ножками, выражая свое негодование совсем не детскими словами и хрипатым басом человека, потратившего лучшие годы на опасном для здоровья, неблагодарном производстве. После чего сплюнул, порылся в колчане и выудил оттуда сперва сигару, а затем коробок спичек. Откусив кончик сигары и сунув ее в уголок рта,

карапуз потряс коробок, достал спичку, чиркнул ей об ягодицу и прикурил. А потом, выпустив в небо густое облако дыма, взлетел и упорхнул прочь, размышляя о том, что сегодня уж точно уволится, сам, по собственному желанию. В конце концов, у него есть крылья, а значит, не пропадет.

***

— Еще вопросы есть? Предложения? Желающие? — отряхнул ладони Эйнар, красноречиво обводя взглядом оставшихся хряк-берсерков.

Ребяты, сбившись в плотную кучу, дружно попятились. Боевой хряк, не поднимая рыла, пополз задом, перебирая одними лишь задними копытами.

— Вот и славно, — заключил Эйнар, упершись в бока. — А теперь…

Сын Войны умолк и прислушался к чему-то, после чего отступил в сторону, уступая место вернувшемуся с небес Скарву Черноногому. Вождь хряк-берсерков вонзился в землю по уши, завибрировал, а потом опал, нелицеприятно раскинув кривые ноги. Был бы Черноногий простым смертным, такое путешествие туда и обратно закончилось бы для него еще печальнее. Но он был смертным непростым. К тому же почти никогда не снимал шлем. Скарв Черноногий думал о безопасности на лихопроизводстве.

Эйнар попинал стонущее тело, снова отряхнул руки от воображаемой пыли.

— А теперь, — повторил он, — катитесь отсюда.

— Всенепременно, — заверил дрожащий хряк-берсерк, претендовавший на звание самого одаренного в четверке. Шлем на его плечах издавал такой поспешный звон, скорости которого не достигла бы даже самая быстрая рука с тамбурином. — Но осмелюсь заметить, колесо — не лучшая форма для подобного способа передвижения. Шар подошел бы гораздо лучхмпф-мф…

Ребяты, перепуганные хмуро сдвинувшимися бровями Эйнара, быстро зажали приятелю пасть.

— Конечно-конечно, — заискивающе улыбнулся другой берсерк, менее одаренный, но более сообразительный. — Сию минуту. Только дозволите ли забрать, хм, недвижимое имущество?

Эйнар равнодушно пожал плечами. Ребяты дружно подбежали к своему вождю, двое из них без особых церемоний выдернули его из земли за лодыжки и поволокли под какофонию болезненных взвизгов и похрюкиваний. Третий поднял драгоценный шлем вождя, сунул его подмышку и, пятясь, раскланиваясь, поспешил за своими.

— Ах да, точно, — задумчиво потер лоб Эйнар, взглянув на остолбеневшую толпу селян, — и это, не смейте возвращаться.

— Обязательно, — заверил хряк-берсерк, кланяясь. — Не посмеем.

— Ну и славно. Надеюсь, больше не увидимся.

— Тоже очень надеемся не увидеться, — заверил другой берсерк.

— Приятно было, хм, не познакомиться, — подтвердил третий.

— До скорых невстреч, — попрощался четвертый.

Когда спустя некоторое время хряк-берсерки оказались достаточно далеко в голом, унылом поле на берегу серого моря под вечно свинцовым, низким симскарским небом, Эйнар Сын Войны, тяжело вздохнув, ссутулился, пошатнулся и приложил к раскалывающейся от боли голове ладонь. Он медленно повернулся на нетвердых ногах и едва не упал от неожиданности, встретившись с десятком пар глаз селян, подкравшихся к нему почти в упор.

— Эй, народ, — поднял руки Эйнар в примирительном жесте, — ну да, опоздал. Согласен, виноват, нехорошо получилось. Ну, перебрал слегка вчера, с кем не бывает-то, а? Так ведь закончилось-то все хорошо, нет? — неуклюже улыбнулся он.

Селяне молча обступили его, беря в кольцо. Сын Войны занервничал. Он был полубогом, совершил Семь Великих подвигов, не боялся целых армий, сражался с великанами, дергал за хвост драконов, гонял троллей из-под мостов и умудрился перепить гномьего короля — это же всем известно. Именно поэтому Эйнар чувствовал себя неуютно среди мрачных, чем-то недовольных селян. Особенно когда в силу издержек производства от спасаемой деревни мало что остается. Не станешь же их бить, если даже придется. Об этом тоже станет сразу известно. Да и не был бы Эйнар Эйнаром, если бы имел привычку драться с тем, кто слабее.

— Слушайте, народ, — нервно пробормотал он, понимая, что кольцо селян сжалось до неприличия плотно, — пока вы не начали хаять меня за дело, давайте, что ли…

— Сын Войны! — всхлипнул старый Снорри, не выдержав первым, и бросился Эйнару на шею, заливая ему грудь старческими слезами. Эйнар состроил предельно глупую и растерянную физиономию, закатывая глаза, и неловко обнял старика, похлопывая его по спине.

— Сын Войны! Сын Войны! — благоговейно зашумели остальные, пытаясь урвать хоть кусочек свободного геройского тела для себя. Самым хитрым оказался малолетний Ари, в одиночку оккупировавший целую геройскую ногу.

Эйнар тоскливо вздохнул. Лучше б в морду дали, подумалось ему. Но ведь сам во всем виноват.

***

У стены ветхого сарая на окраине Рыбачьей Отмели стоял Старик в длинном балахоне, с высоким посохом в руке. Старик явно был таинственным и совершенно непонятным типом, с лицом, которое, как и положено всем таинственным и совершенно непонятным типам, скрывала тень накинутого на голову капюшона. Он спокойно наблюдал за трогательной сценой благодарности, попутно размышляя о чем-то таинственном и совершенно непонятном. Вдруг рядом с ним заклубился серый дымок, складываясь в невысокую тоненькую женскую фигурку. Через пару мгновений серый дымок преобразился маленькую, худенькую черноволосую девушку в траурных одеждах, с худеньким бледным личиком и большими печальными черными глазами. Она перекинулась со Стариком таинственным взглядом. Старик утвердительно кивнул. Девушка грустно улыбнулась и снова растаяла дымком, а Старик так и остался стоять.