Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014
Шрифт:
Светало. И снова все пространство вокруг замка было занято. Но не людьми. Оно оказалось изрисованным все теми же непонятными знаками. Даже темные воды Рейна вдоль берега были покрыты размалеванными плотиками на якорьках.
— Когда ж они успели?! — чуть не зарычал барон.
— Думаю, они рисовали заранее. А теперь просто принесли и разложили куски дерна в нужном порядке, — ровно сказал Родгер.
— Сколько ж намалевали, сукины дети… Списки, списки — черт знает что такое… — бормотал барон.
Родгер вдруг выпрямился.
— Дайте мне ларец со Словом.
— Переговоры хотите? Не поздно ли? — угрюмо буркнул барон. — И послушайте, я определенно где-то вас видел…
— Ай, варум? Ай, дарум, — вдруг широко улыбнулся священник, сверкнув белыми зубами. Лицо его стало как будто моложе.
— Господи! Родгер! — ударило, наконец, узнавание. Теперь барон произнес это имя уже иначе.
— Думал, уж и не узнаешь, Ульрих.
— Сколько ж лет-то прошло!
— Много, Ульрих, много… Не виделись с тех пор, как я привез тебе ларец со Словом. Да, как видишь, не особенно его жаждал Святой престол.
— Что-то не слышно о тебе было. Ты сильно изменился. Подумать только, ты когда-то носил цвайхендер… [8] Хотя — ха! — я тоже не похорошел с тех пор.
— Диспуты о существовании Слова и его сути закончились ничем. Орден Слова разогнали, Великого магистра сожгли, а меня вот отправили в вашу глушь. Хотя тоже могли сжечь. Мне долго пришлось доказывать свою невиновность там, куда лучше не попадать. — Лицо Родгера дернулось, но он тут же снова вернул улыбку. — Однако я тороплюсь. Поговорим и выпьем, когда я вернусь.
8
Цвайхендер — от нем. Zweihaender — двуручный меч.
— Так ты теперь священник, а священники не пьют, — ухмыльнулся барон.
— Ну вот еще! Меня ж в еретики записали.
Принесли ларец. Барон и священник несколько минут молчали.
— Послушай, Родгер, — заговорил, наконец, барон, уже не разыгрывая веселость, — если бы я мог сейчас пойти с тобой…
— Но ты не можешь. И если ты поставишь на стены всех своих людей, способных держать оружие, то расстояние между ними будет не меньше ста футов. А если выведешь в поле весь свой убогий гарнизон — полягут все. Ты же никогда не был дураком, барон.
— Останься!
— Уведи людей из замка. Они ценнее подвалов, забитых рислингом и киршвассером. Спаси людей, Ульрих! А мне открой ворота.
По знаку фон Хинтерна открыли ворота и опустили подъемный мост.
— Родгер! — окликнул барон. — Ты сам положил Слово в ларец?
— Нет.
— Тогда откуда ты знаешь, что оно там лежит?!
— Я верю.
Родгер, с ларцом в руках, медленно шел по полю, усеянному письменами. Долго приглядывался, шевелил губами,
— Что же здесь может быть написано… Что-то такое, что было их силой, когда они еще были людьми, когда были личностями, когда были счастливы… Что-то, что они теперь отдают, что-то сильное, дающее им, теперешним, власть над камнем и твердью…
Будто в ответ на слова Родгера земля задрожала, как если бы вулкан в ее недрах готов был проснуться и разорвать в клочья все вокруг.
— Не может быть, — вдруг пробормотал он, остановившись как вкопанный. — Господи, помоги мне…
Барон, поддерживаемый слугами на высокой стене замка, услышал, наконец, истинный голос Мастера слова.
— Джереон, сын Вилфрида, внук Вертэра! — нараспев читал имена на земле Родгер. — Помни имя свое и род свой! Помни песни, что пела тебе твоя мать! Берхард… Конрад… Генрих…
Звучали все новые имена из устилавшего землю списка тысяч пропащих людей. Родгер звал матерей, забывших своих детей, читал имена чад, не помнящих родителей.
Голос оживлял мертвые письмена, превращая их в звук, ломая закостеневшие структуры заклятий стейнтодов. Голос плыл между небом и землей, казалось, он заполнил собой весь мир.
На краю леса зародилось движение — к Родгеру бежали люди. Нет, не люди — накатывала безликая волна! Звякнули арбалетные болты.
— Адалвалф… Хладвиг… Эуген…
Болт вонзился в грудь Родгера, заставив резко выдохнуть и замолчать. Он пошатнулся, упал на колени, облизнув губы, продолжил читать. Еще один болт. И еще. Родгер ткнулся лицом в сухую землю, вспоротую письменами, — они расплывались перед его мутнеющим взором. Кадык судорожно дергался, священник силился произнести последние слова. Молитву о своей душе? Исповедь? Рот наполнился кровью. Нет! Слишком драгоценно сейчас слово, чтобы тратить его на молитву, — ведь каждое из них было чьей-то возвращаемой жизнью.
— Карл!.. — невероятным усилием вытолкнул он из себя. — Сын Хартвига, внук Джеррита!.. Ганс!!!.. Сын Гюнтера… внук Юргена…
— Эй, Ганс, это ты, что ль? Господи, что было-то со мной — вроде у коровника говорили, потом пошли куда-то… Да к крашеным же! А там и не помню ничего… Господи, как-то тоскливо мне на душе! Но сейчас уже лучше, да… Дождь никак? О! Капуста вырастет, слава богу!
— Ох, Карл, а в чем это рожа у тебя? А где Толстый?! Увели небось…
— Смотри, Ганс, сундук какой-то валяется. А рядом священник…
— Мертвый?
— Да мертвее не бывает, утыкали ж как ежа.
— Наверное, разбойники ограбили и бросили. Вот нехристи!
— Господи, прими душу его!
— Господи, прими душу его… Может, деньги там? Ему-то уж они не понадобятся, как думаешь? Я вот думаю — нет, — рассудительно проговорил Ганс.
— И я думаю, не понадобятся, Ганс, — согласился Карл.
— Ну открывай.