Сказители
Шрифт:
Ош зашли в небольшой ресторанчик, сытно пообедали, после чего отправились в театр, чтобы встретиться со своими новыми коллегами – настоящими актерами, в большинстве своем молодыми.
Завидев братьев Фан, все поспешили им навстречу. Актеры и актрисы называли их «господами», что доставляло им большое удовольствие. Уж больно это не было похоже на представления по найму, где тебя принимали за прислугу.
Как только поднялся занавес, руководитель театральной труппы пригласил Баоцина с братом сесть у края сцены и посмотреть спектакль, Баоцин еще никогда не видел драматического спектакля. Он думал, что раз это пьеса, значит, обязательно на сцену один за другим будут выходить актеры и рассказывать совершенно непонятные
Баоцин шепнул брату:
– Вот что такое настоящее искусство!
Тюфяк кивнул головой.
– Вот именно, настоящее искусство.
Сюлянь была просто заворожена. Все это так отличалось от того, что она делала сама. Она привыкла петь сказы и никогда не думала, что можно передавать сюжет еще и таким образом. И хотя перед ней шло представление, это была сама жизнь. Она чувствовала, что действие захватило зрителей. Вот здорово, если бы она могла так играть!
Опустился занавес. Подошел симпатичный молодой человек, поклонился.
– Госпожа Фан, ваш выход, – и , улыбаясь, тихо добавил: – Не торопитесь. Наш реквизит такой старый и тяжелый; чтобы сменить декорации, требуется масса времени.
Тюфяк вышел на сцену очень сосредоточенным, Сюлянь следовала за ним. Перед занавесом поставили стол, стул и барабан на подставке. Тюфяк встал лицом к зрителям и принял позу аккомпаниатора. Медленно, с самым серьезным видом он завернул рукава, почесал затылок и начал играть.
Зал гудел, зрители разговаривали. На мгновение Тюфяк растерялся, но потом продолжил свою игру. Он не понимал и не знал, что театральный зритель не прочь во время антракта передохнуть. Кроме того, зритель прежде не видывал исполнителей сказов под барабан и потому не обращал внимания на то, что происходит перед занавесом во время смены декораций. Увидев, что на сцену вышли мужчина и девушка, в зале на секунду изумились и некоторое время поглядывали в их сторону. Девушка была небольшого роста и почти без грима. Откровенно говоря, при таком ярком освещении вообще нельзя было различить черты ее лица. Был виден лишь длинный зеленый шелковый халат и маленькая круглая луна над ним.
Два-три человека из передних рядов встали и вышли в фойе. Кто-то подзывал продавца арахисом, кто-то обсуждал сюжет пьесы или пересказывал последнюю военную сводку. Все сходились во мнении, что пьеса весьма недурна. Однако в чем же ее главный смысл? По этому поводу шли жаркие дебаты.
Тюфяк закрыл глаза. Его охватила жуткая злость! Эта люди просто дикари! Он перестал играть. Сюлянь продолжала петь. Сегодня она была госпожой Сюлянь и пришла, чтобы исполнять сказы, поэтому она должна петь дальше. Нельзя ударить лицом в грязь перед таким большим количеством незнакомых ей людей. Она продолжала петь, а гул в зале нарастал. Сюлянь внесла поправку по ходу выступления, пропустив пару отрывков, затем положила барабанную палочку, поклонилась невоспитанной публике и ушла со сцены. За кулисами расплакалась.
Баоцин хотел было успокоить ее, но она заплакала еще громче, плечи ее вздрагивали. Подошло несколько молодых актрис.
– Не переживайте, госпожа Сюлянь, – говорили они. – Вы поете прекрасно. Эти люди не понимают толк в сказах. – Девушка с ласковым милым личиком обняла ее и стала утирать слезы. – Все мы актеры, глупышка, – шепнула она, – мы понимаем. – Сюлянь слегка повеселела.
Тюфяк стоял в стороне от сцены, лицо его было багровым от негодования.
– Я пошел домой, брат, – сказал он и положил трехструнку.
Баоцин ухватил его за локоть.
– Не говори так, – он выгнул свою грудь. – Я же еще не выступал.
Несколько молоденьких и милых на вид девушек, услыхав слова Тюфяка, быстро подошли к нему. Они жали ему руку, похлопывали по плечу.
– Не надо, господин, ее уходите. – Тюфяк сел. Гнев его стал угасать. От таких слов он даже покраснел. Отныне он тоже «господин», настоящий артист.
После окончания второго действия на сцену, плечом к плечу, как бойцы на поле боя, вышли братья Фан. Зрители продолжали гудеть и разговаривать. Баоцин встал и, как всегда, улыбаясь, ожидал тишины. Никакой реакции. Он потопал ногами, покачал своей, блестящей головой. Подождав, когда битком набитый зал чуть-чуть успокоился, Баоцин взял барабанную палочку. И хотя на его лице все еще блуждала улыбка, он уже закусил нижнюю губу.
Баоцин высоко поднял палочку и ударил в барабан. Спев семь-восемь строк, он заметил, что слушатели стали проявлять к сказу некоторый интерес. Он сделал паузу, прокашлялся. Надо распеться, чтобы в каждом уголке зала все было отчетливо слышно, нужно, чтобы каждый понял, о чем он поет. Дождавшись полной тишины, Баоцин задел снова, мощно и выразительно. Пел он четко, выговаривая каждое слово н отточено выводя мелодию, стремясь, чтобы слушатели могли в полной мере насладиться каждой фразой сказа. Его героиня – Лян Хунъюй – слабая женщина, которая не дрогнула перед мощным натиском врага. Она не испугалась подстерегавших ее опасностей и, несмотря на ветер и бурные волны реки Янцзы, била изо всех сил в барабан, вдохновляя воинов на бой. С помощью всего лишь барабана и трехструнки Баоцин разыгрывал целый спектакль. Всюду слышалось завывание ветра, шум воды, грохот барабанов. Откуда ни возьмись летела конница, боевые кличи потрясали небо – сказ под большой барабан захватил зрительный зал. О пьесе давно позабыли.
Растаяли последние звуки музыки, и в зале наступила торжественная тишина. Ощущалась какая-то общая приподнятость. Слушателя, затаив дыхание, застыли, как заколдованные. Наконец обрушился шквал аплодисментов.
Баоцин, как настоящая знаменитость, демонстративно взял Тюфяка за руку и поднял ее. Он поклонился, Тюфяк тоже поклонился, но как-то очень неестественно. Слушатели кричали «браво». Баоцин солидно взял трехструнку и ушел со сцены. Это было выражение почтения, благодарности и уважения своему брату, прекрасному и великолепному музыканту.
За кулисами их окружили, хлопали по плечу, жали руки. Молодые интеллигентные люди горячо выражали свои чувства. От волнения Баоцин не мог сказать ни слова. Вокруг стояла шумная толпа молодежи, а по его щекам текли слезы.
После спектакля к Баоцину подошел худой высокий человек. Он скорее смахивал на скелет. Проглядывалась каждая косточка, щеки ввалились. Над впалой грудью висел острый и длинный подбородок. Голова повыше висков сужалась, будто ее туго стянули веревкой. Баоцин никогда не встречал людей с такой странной внешностью. Под узким лбом блестели большие глаза, исполненные какой-то удивительной, дьявольской силы. Сейчас они горели трогательным, проникновенным чувством и внимательно разглядывали Баоцина. Создавалось впечатление, будто вся сила и энергия этого странного человека была использована для того, чтобы поддерживать в нем этот огонь.
– Господни Фан, – сказал он. – Можно, я немного пройдусь с вами? У меня важное дело, по которому хотелось бы с вами посоветоваться. – Говорил он приветливо и немного нерешительно, будто сомневался, что Баоцин согласится.
– Слушаюсь, – смеясь ответил Баоцин. – Надеюсь на вашу благосклонность. – Человек этот был одет в старый европейский костюм без галстука. Из-под расстегнутого ворота рубашки выглядывала худая костлявая грудь.
– Меня зовут Мэн Лян, – сказал человек . – Я автор пьесы, которую вы только что смотрели.