Сказки адыгских народов
Шрифт:
Перевод и литературная обработка Л. Г. Лопатинского.
Публикацию этой сказки сопровождает следующая «Заметка» В. Ф. Миллера: «Исполняя желание Л. Г. Лопатинского, предлагаю некоторые замечания к кабардинской сказке о красавице Елене и богатыре-женщине, хотя мои замечания далеко не уясняют сложного состава этой сказки. Трудность проследить ее генезис заключается в том, что она представляет комбинацию нескольких отдельных сказочных мотивов, которые в таком (здесь и далее курсив В. Ф. Миллера) сочетании доселе не встречались в обширной области народной сказки. Следующие замечания имеют целью уяснить, в чем именно заключается оригинальность кабардинской сказки в комбинации мотивов, хотя все же останется под сомнением, представляет ли эта комбинация продукт кабардинского творчества или кабардинцы получили эту сказку от других народов уже со всеми ее главными чертами.
Первая половина — похищение Елены и обратное добывание беглой жены мужем — один из самых распространенных сказочных сюжетов.
Однако приведенные совпадения или черты сходства между кабардинской сказкой и греческими преданиями еще слишком недостаточны для решения вопроса, имеем ли мы в кабардинской сказке действительно отголоски классического сказания. Дело в том, что благодаря широкой известности классического сказания имя прекрасной Елены стало в народных сказках как бы типическим для сказочных героинь, иногда коварных и изменяющих мужьям, причем в мотив „похищения жены" нередко входят и некоторые другие детали классического предания, как, например, приезд похитителя на корабле из-за моря и в отсутствие мужа. Так, имя Елены Прекрасной встречается во многих русских сказках (напр., у Афанасьева, II, № 166, № 118; IV, № 179), а похищение на корабле хорошо известно из многочисленных сказок цикла Соломона, так детально обработанных академиком А. Н. Веселовским (см. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, гл. V „Новые данные к истории Соломоновских сказаний" в Разыскан[иях] в области духов[ных] стих[ов]. V, 1879—1883). Так, в славянских сказаниях волхв, получивший от Китовраса поручение выкрасть Соломонову жену, приезжает в Иерусалим на корабле с товарами (курсив автора. — А. А.) и начинает торговать (А. Н. Веселовский, — назв. соч., с. 220). После увоза Соломон, чтобы вернуть жену, „прииде во царство Китоврасово, аки прохожий старец милостыню собирать” (там же, с. 221). С этой деталью можно сравнить переодевание кабардинского князя нищим 73 . Сказания об увозе Соломоновой жены проникли в народный эпос, югославянский и русский, приурочивишсь у сербов и болгар к циклу сказаний о Марке Кралевиче, которого неверная жена случайно также называлась Еленой (Иречек. История болгар, перев. Яковлева, с. 313). Из последних сказаний, обработанных г. Халанским в статье „К вопросу о заимствованиях в южнославянском народном эпосе" 74 , можно отметить, например, что Марко, отыскивая жену, переодевается монахом (с. 102, 105, 106), точно так же, как в нашей былине „О царе Соломоне, царице Соломонии и прекрасном царе Василии Окульевиче", Соломон, отправляясь к похитителю жены,
Одевается во платьица во нищие,
Обувал лапотики семи шелков...
В болгарской песне „Митре Поморянче и Мария Белоградска" (Миладиновы — Болгар[ские] песни № 184) Митре, чтобы увезти любимую девушку, приезжает на корабле с дорогими товарами из-за моря, подобно тому как в наших былинах лицо, увозящее Соломонию, называется Ивашка Торокашко Заморянин 75 . Эти примеры, число которых можно было бы значительно увеличить, показывают, что в сказаниях о похищении жен у различных народов встречаются некоторые знакомые черты классического предания, хотя бы эти сказания не имели ближайшего отношения ни между собой, ни к классическому преданию. Поэтому и ближайшее отношение к последнему первой части кабардинской сказки должно пока остаться под сомнением.
В окончании первой половины сказки, именно в рассказе о встрече кабардинского князя с таинственным юношей, который напрашивается ему в товарищи и помогает ему добыть снова беглую жену, акад. А. Н. Веселовский (в частном письме ко мне) усматривает присутствие широко распространенного сказочного мотива „благодарных мертвецов". Содержание подобных сюжетов состоит в том, что за оказанное ему уважение мертвец, на время воскресая, руководит героем и в конце концов помогает ему овладеть какой-нибудь красавицей царевной. Этот мотив нередко контаминируется с другим однородным — с мотивом о „благодарных животных". Чтобы ограничиться „кавказскими" примерами, напомню сказки: «Рыба разноцветная» (Сборн. матер, для опис. мест, и племен Кавказа В, IX, отд. II, с. 75—83), „Красивая рыбка" (там же, В, X, с. 325) и „Золотой сазан" (Сборн. свед. о кавк. гор. VIII, прилож., с. 14—18), в которых развивается тот мотив, что отпущенная на волю царевичем рыба принимает вид юноши, встречается с героем как бы случайно и помогает ему добыть жену. В конце сказки обыкновенно является та черта, которую мы находим и в кабардинской: именно, помощник требует себе половины всего добытого, а также половины царевны, причем замахивается над нею мечом. Впрочем, результат этого места совсем не тот, что в кабардинской сказке: помощник кабардинского князя действительно рассекает княгиню с согласия мужа, между тем как в названных сказках помощник посредством угрожающего жеста исцеляет царевну от немоты 76 .
Итак, в первой половине сказки соединены два мотива: а) увоз жены и б) добывание жены героем при помощи таинственного товарища, скрывающегося по оказании услуги. Оригинальность кабардинского рассказчика (или его источника) состоит в том, что он утилизировал второй мотив как завязку для дальнейших похождении героя. Таинственный товарищ, уезжая, указывает князю богатырскую сестру Барахуновых как достойную его невесту. Князь отправляется на поиски и отыскивает невесту, которая оказывается его прежним таинственным товарищем. Последний мотив, по-видимому, до сих пор не встречался в области сказок и пока представляет „unicum". На мой вопрос акад. А. Н. Веселовский, замечательный знаток сказочных сюжетов, отвечал мне, что он также не знает такого мотива, чтобы лицо, помогающее мужу добыть беглую жену, оказалось потом девой-богатыршей. Быть может, впоследствии будут найдены параллели к этому мотиву, но теперь можно только заметить, что в кабардинской сказке весьма искусно спаяны обе половины, представляющие развитие двух не зависимых друг от друга сюжетов.
Переходя к разбору второй половины сказки, мы опять можем отметить, как и в первой, присутствие двух мотивов: а) прибытие героя на остров и победа в состязательных играх, б) женитьба героя на богатырской деве. Ввиду значительно большого интереса первого мотива мы остановимся только на нем, отсылая читателя для параллелей ко второму, к исследованию проф. Сазоновича „Песня о девушке-воине и былины о Ставре Годиновиче" (1886 г.).
Как в первой половине сказки можно было бы видеть отголоски классического сказания о похищении Елены, так во второй можно отметить некоторые черты, живо напоминающие гомеровский рассказ о пребывании Одиссея на острове фэакийцев при дворе царя Алкиноя.
1) Остров братьев Барахуновых напоминает остров фэакийцев. Как Одиссей попадает к фэакийцам в конце своего продолжительного блуждания по морям, так и князь Занэ изъездил и Черное и Средиземное моря, прежде чем попал на остров Барахуновых.
2) Царь Алкиной с многочисленными сыновьями своими оказывает гостю радушный прием и между прочим угощает его пением. Как уэрэдхоу [певец.— А. А.] в доме Барахуновых воспевает события из жизни приезжего гостя (Занэ) в два приема и вызывает у него слезы, так певец Демодок при дворе Алкиноя в два приема поет о троянских событиях, прославляет подвиги Одиссея, и последний:
„Сильною рукою широкопурпурную мантию взявши,
Голову ею облек и лицо благородное скрыл в ней:
Слез он своих не хотел показать фэакийцам" 77 .
3) После пения устраиваются игры: борьба, бег взапуски, метание камней. Как князь Занэ по приглашению хозяев бросает камень дальше всех братьев Барахуновых, так и Одиссей сначала, как и Занэ, отказывается участвовать в играх, затем мечет камень дальше всех сыновей Алкиноя и этим возбуждает всеобщее уважение.
Эти детальные совпадения кажутся мне настолько важны, что я склонен видеть в них действительные отголоски сказаний об Одиссее. В подтверждение этому предположению можно привести, во-первых, отголоски греческого эпоса; во-вторых, то, что параллели другого приключения Одиссея, именно его встреча с одноглазым великаном, были в значительном количестве отмечены в кавказских сказках (см. мою статью „Кавказские сказания о циклопах" в „Этнографич. обозрении", 1890, № 1, с. 25—44). Припомним, что рассказ об участии Одиссея в состязании при дворе Алкиноя и о певце Демодоке входит в VIII песнь „Одиссеи", а рассказ о встрече Одиссея с циклопом Полифемом в следующую — IX песнь. Таким образом, мы имеем, по-видимому, на почве Кавказа отголоски двух песен „Одиссеи", или, говоря точнее, отголоски тех же народных сказаний, которые некогда вошли в состав „Одиссеи", так как в настоящее время вполне установилось убеждение, что вся „Одиссея" составилась из отдельных эпических сказаний, связанных искусственно в одно целое и наслоившихся на имя Одиссея. В числе таких сказаний Герландом было отмечено немало народных сказок, которые известны и в индийских сказочных сборниках, и между прочим им же проведена, весьма убедительно, параллель между греческими мифическими фэакийцами и индийскими сказочными видьядгарами».