Сказки американских писателей
Шрифт:
Деревенские жители мирились и с покосившимися дверями, и с неудачными заклинаниями, — ничего не попишешь, таково нынешнее поколение, — а своё неудовольствие выражали лишь тем, что обходились с волшебником запанибрата, будто бы он ничем от них не отличался. Иногда его приглашали в деревню к кому-нибудь на обед. А однажды он сам назвал к себе гостей и устроил им настоящий пир — на столе, накрытом камчатной скатерью, были хрусталь, серебро, и жареный гусь, и искристый «Эндрейд 639», и сливовый пудинг с густой подливкой, но сам он при этом так нервничал, что испортил все удовольствие, да к тому же через полчаса после обеда гости снова проголодались. Мистер Подгоркинз приглашать к себе не любил, даже в переднюю, дальше которой вообще никого не пускал. И когда он видел, что кто-то подходит
Иногда деревенские ребятишки, не выдержав искушения перед запертой пещерой, выслеживали, высматривали, когда мистер Подгоркинз уйдет, и пытались открыть маленькую дверь, ведущую в глубь жилища, но тут, похоже, он в кои-то веки постарался, и наложенное на неё заклятие было надежным. Однажды двое мальчишек, решив, что волшебник уехал на Западное побережье лечить больного ослика миссис Рууны, принесли с собой топор и ломик, но едва только ломик коснулся двери, как из пещеры послышался грозный рев и вырвались клубы багрового дыма. Мистер Подгоркинз вернулся домой раньше времени. Мальчишки удрали. Волшебник из пещеры не вышел, и ничего худого с мальчишками не случилось, но, говорили они, ведь никто не поверит, если сам не услышит, какой оглушительный, страшный, свистящий, стенающий, сиплый вой способен издавать этот толстенький коротышка.
Как-то раз он спустился в деревню, чтобы купить себе фунт печенки и дюжины три яиц, потом заглянуть в домик капитана Туманоу и подновить старику талисман зоркости (это довольно бесполезное занятие при отслоении сетчатки, но мистер Подгоркинз надежды не оставлял) и, наконец, зайти поболтать с вдовой гармошечного мастера старой тетушкой Гульд. Мистер Подгоркинз дружил все больше со стариками. Он терялся в обществе молодых людей, а деревенские девушки робели перед ним. ……
— Он нас нервирует, он все время улыбается, — твердили они, надувая губки и наматывая на пальчик шелковистые локоны. «Нервирует» было словечком новомодным, и матери хмуро им отвечали:
— Нервирует, как же! Глупости, да и только, мистер Подгоркинз — всеми уважаемый волшебник.
Распрощавшись с тетушкой Гульд, мистер Подгоркинз проходил мимо школы, занятия в которой в тот раз велись на выгоне. Никто на Саттине не знал грамоты, а потому там не было ни книг, чтобы почитать или же поучиться, ни парт, чтобы вырезать свои инициалы, ни тряпочки, чтобы вытереть доску, ни самой школы. В дождливую погоду дети прятались в Общественном Амбаре на сеновале и вылезали оттуда, набрав за шиворот сена, а в ясные дни здешняя учительница Палани вела их куда ей вздумается. В тот день в окружении тридцати внимательных ребятишек, не старше двенадцати, и сорока невнимательных овец, не старше пяти лет, она объясняла одну из самых важных тем учебной программы — Правила Имен. Мистер Подгоркинз с застенчивой улыбкой остановился возле них на минутку посмотреть и послушать. Симпатичная двадцатилетняя толстушка Палани, окруженная овцами и детьми, стояла у голого черного дуба на фоне дюн, и моря, и чистого, залитого зимним солнцем бледного неба — и это была очаровательная картинка. Говорила она с увлечением, и лицо её порозовело от ветра и собственных слов.
— Теперь вы знаете Правила Имен. Их два — и на нашем острове, и во всем мире они одинаковы. Назовите мне первое правило.
— Невежливо спрашивать у кого бы то ни было, как его зовут! — крикнул было толстый шустрый мальчишка, но его тут же перебил пронзительный вопль крохотной девочки:
— Моя мама говорит, что никогда никому нельзя говорить, как тебя зовут!
— Так, Саиф, правильно. Правильно, Крошка, не надо кричать. Молодцы. Никогда и ни у кого нельзя спрашивать, как его зовут. Никогда никому нельзя называть своё имя. А теперь немножко подумайте и скажите, почему мы зовем нашего волшебника мистером Подгоркинзом? — И она улыбнулась мистеру Подгоркинзу поверх кудрявых головок и шерстяных курточек, а он сиял и нервно прижимал к себе котомку с яйцами.
—
— Это настоящее его имя?
— Нет! — сказал толстый мальчишка, и следом сразу же пискнула Крошка:
— Нет!
— А откуда вы знаете, что нет?
— А оттуда, что он приехал один, и никто не знает, как его взаправду зовут, потому что сказать некому, а он…
— Очень хорошо, Саиф, не пищи так, Крошка. Молодцы. Даже волшебник не смеет сказать, как его зовут на самом деле. Вот вы окончите школу, сдадите экзамен, детских имен у вас больше не будет, и останутся только настоящие. Их нельзя произносить вслух, и спрашивать о них тоже нельзя. А вот почему нельзя?
Дети стояли молча. Овцы тихонько блеяли. На вопрос ответил мистер Подгоркинз.
— Потому что каждая вещь прячется в своем имени, — робко проговорил он своим тихим, немножко осипшим голосом. — И узнать настоящее имя — значит понять её смысл. Стоит только его назвать — и получишь над ней власть. Правильно ли я говорю, госпожа учительница?
В ответ она, несколько, видно смущенная его вмешательством, улыбнулась и сделала реверанс. А мистер Подгоркинз заторопился к своей пещере, крепко прижимая к груди котомку с яйцами. Отчего-то из-за этой недолгой остановки возле детей и Палани он ужасно проголодался. В пещере он быстренько затворил внутреннюю дверь, но впопыхах наверное, оставил щель, потому что вскоре пустая передняя наполнилась запахом яичницы и жареной печенки.
В тот день дул легкий, свежий западный ветер, и после полудня он пригнал небольшое суденышко, заскользившее по сверкающим волнам Саттинской бухты. Едва оно обогнуло мыс, его тут же заметил востроглазый мальчишка, знавший, как и все дети на острове, каждый парус и каждую мачту сорока здешних рыбачьих баркасов, и сломя голову помчался по улице с криками: «Чужеземный корабль! Чужеземный корабль!» К этому уединенному островку лишь изредка подходил какой-нибудь корабль, идущий от Восточных Пределов, да заглядывал порой предприимчивый купец с островов Архипелага. И когда судно подошло к причалу, там уже собралась добрая половина деревенских жителей. Вышедшие в море рыбаки торопились к берегу, и отовсюду приветствовать путешественника сбегались собиратели трав и моллюсков.
А дверь мистера Подгоркинза оставалась закрытой.
На борту судна был всего лишь один человек. Когда об этом сказали старому капитану Туманоу, он сдвинул над невидящими глазами белые щетинистые брови и произнес:
— В одиночку добраться до Внешних Пределов может только волшебник, колдун или маг.
И вся деревня затаила дыхание в надежде хоть раз в жизни увидеть настоящего мага, одного из тех могущественных Белых Магов, которые живут на богатых, многолюдных, многобашенных срединных островах Архипелага. Их разочаровал вид путешественника, оказавшегося довольно молодым и красивым чернобородым парнем, который сначала приветливо махал им с палубы рукой, а потом лихо соскочил на берег, обрадовавшись земле, как любой моряк. Он сразу представился всем как бродячий торговец. Но когда капитану Туманоу сказали, что этот торговец ходит опираясь на дубовую палку, тот покачал головой.
— Два волшебника на одном острове. Плохо дело! — сказал он и плотно сжал губы, шлепнув ими, как старый сазан.
Оттого что чужестранец не мог сам назвать своё имя, они сразу же прозвали его Черной Бородой. И все внимание сосредоточили на нем. Он привез с собой ткани и башмаки, дешевые куренья, блестящие камушки, душистые травы и крупные бусы из Венвея — весь обычный товар морского развозчика. Островитяне спускались к причалу поглазеть, поболтать с путешественником и, может быть, что-нибудь купить. «На память», — хихикала тетушка Гульд, которую, как и всех деревенских женщин, до глубины души поразила вызывающая красота Черной Бороды. Мальчишки так и вились вокруг него, слушая рассказы о долгих странствиях к чужим берегам далеких Пределов, об огромных, богатых островах Архипелага, о его проливах, о рейдах, где белым-бело от парусов, и о золотых крышах Ганнбурга. Мужчины слушали его охотно, но самые дотошные все ломали голову, отчего этот моряк путешествует в одиночку, и задумчиво поглядывали на его дубовый посох.