Сказки Мухи Жужжалки
Шрифт:
– И вот так каждый раз! Только пожелаю чего-нибудь этакого, распрекрасного, так оно тотчас же появляется! А как это происходит, и откуда оно всё берётся, мне неведомо, – крестясь, признался он.
– Очень даже понятно, откуда. Из моего терема! – ответил недовольный и раздражённый царь. Пока он это говорил, один из стражников снял с Афони корону и возвратил её царю. И царь водрузил ее на место, на свой лысенький затылок, обрушив всё свое негодование на Афоню, продолжал допрос:
– И девичий терем, дочки моей, нашей царевны вот так же запросто на задворках твоей избы оказался? По одному твоему слову? – продолжал изумляться царь. Со слезами обиды на глазах Афанасий возразил царю:
– Да хоть сейчас покажу! – и с этими словами Афоня потёр кольцо и…
– Он! Точно – он! Он, терем нашей царевны! Её терем! – кричали все придворные, и бояре, и стрельцы – все! Расталкивая друг друга, старались рассмотреть образовавшийся пруд и удивительное отражение, безмятежно покоившееся на глади вод того прудика без дворца царевны на берегу пруда. Придворные спешили поскорее оказаться на берегу этого пруда. И повалили туда толпой, шумя и толкаясь.
Вот чудеса! Отражение есть, а где же сам терем? – возмущаясь, спросил царь у Афони. Но наш Афоня сам онемел от чуда, свершившегося не совсем так, как он хотел. Да ещё к тому же этот пруд стал медленно высыхать. Отражение стало уменьшаться. Вот уж совсем как игрушечный теремок стал. Махонький какой-то! Да только приглядевшись, Афоня успокаиваться стал. Как стало отражение с ноготок, так на берегу тот же теремок стал расти. Рос, пока не стал таким же, каким терем прежде был, каким у Афони в огороде стоял. Выбежали из него братишки, сестрички Афони. Они там уж обжились. И стал дворец для них, как дом родной. Увидели Афоню, бегут к нему и кричат:
– Афоня! Афоня! Какой мы сон видели! Ой! Да это и не сон вовсе… Мы и вправду в тереме летающем были! – галдят, глазёнки спросонок трут ребятишки. И понять не могут, как среди придворных бояр и слуг оказались. Царя увидели и испугались!
Царь тоже совсем оторопел и горестно Афоне сказал:
– Значит, и дочку мою вот так – по воздуху похитил? – смахнув слезу, спросил царь. И добавил царь– батюшка:
– Проси, что хочешь! Только верни дорогое моё дитя домой! Верни домой доченьку мою ненаглядную!
– Да не виноват я! – взмолился Афоня. – Про царевен я и мечтать не смел! – оправдывался он, прижимая к себе испуганных детишек-сестрёнок и братишек.
Тут вдруг засверкало что-то в тереме царском. Окна ярким светом стали переливаться. Народ-то вокруг расписного-узорчатого терема царевны хороводами бродил и дивился. А тут, видно, ещё какое-то чудо поспело. Толпой повалил народ в царский терем на новое чудо поглазеть. Друг дружку локтями толкают и даже царя-батюшку оттесняют. Чудо-то каждому посмотреть охота! А когда втиснулись придворные и челядь обратно в зал тронный, так и ахнули. Точно птичка на ветке, сидит, покачивается на огромном светильнике о ста свечах та самая птица – Чудь, Зверь неописуемый, она же Рыбь хвостатая. Глазищами своими огненными сверкает! Чешуя на рыбьем теле и перья на крыльях радужным сиянием переливаются! Сверканьем своим все сто свечей, что горели в царском светильнике, затмевают. И властно зовет эта Чудь хвостатая Афоню:
– Афоня! Эй! Афанасий!!! Поди-ка сюда!
Молнии из-под крыл её бьют об пол, в мелкие искорки разбиваются. Народ в страхе расступился, к стенам дворца в оторопи жмётся. А Афоне что-то уж ничего не страшно стало. Сам он уж столько повидал, что надоело ему бояться.
– Ну, вот он я! Весь тут! Что надо? – отвечает Афоня, подойдя поближе. И чудище произнесло, вернее – торжественно пропело гулким голосом неслыханной красоты:
– Свидетельствую перед всем честным народом, что не виноват Афанасий
Афанасий попытался перстень снять, чтобы чудеса во всей красе показать, да и вернуть его чудищу от греха подальше. А перстень словно врос в палец Афони. Не снимается.
Подбежал царь к Афоне и говорит:
– Ладно. Не болтай!!! Три перстень! И скорей чудеса показывай!
Афоня потёр самый яркий камень, украшавший перстень. И появилось облако. Оно уплотнилось и растянулось, вроде как скатерть натянутая, сама собой в воздухе зависшая. А на ней картины нездешней жизни разворачиваться стали, как живые, словно видение дивное. Цветы красивые, огромадные, как деревья, на берегу белой реки. От той реки веяло духом парного молока, и весь тронный зал обволокло тем духом. Вдоль той реки царевна прогуливается. Цветы высоченные распускаются, словно от любопытных глаз царевну закрывают. А в серёдке, видимо, лакомство какое-то лежит. Потому что царевна время от времени туда заглядывает и достаёт оттуда что-то. И этим чем-то угощается к своему явному удовольствию. Хотели все и Афоня приглядеться, что же такое в цветке упрятано, да только таять стало изображение, а вскоре и вовсе растаяло.
– Да как же вернуть домой мою доченьку? – простонал царь сквозь слёзы.
– А ты, царь-батюшка, отправь за царевной Афоню! Он и приведёт царевну домой! – ответило чудище неожиданно нежным девичьим голосом.
– Да где же я её искать буду? – изумился Афоня.
– А это тебе ведунья-вещунья, что сидит на берегу Хрусталь-реки, и подскажет! – ответило чудище.
– Кто такая?! Где её искать?! Что за Хрусталь-река такая??? А подать сюда ведунью-вещунью!!! – завопил царь.
Но эта Чудо-Птица-Рыбь только крылами взмахнула и даже не взлетела, а просто растаяла. Исчезла. Только светильник со всеми ста свечами, вмиг погасшими, под сводом тронного зала покачивался на глазах изумленного народа. Одно только пёрышко, медленно кружась, опустилось на пол прямо у ног Афони. Лежит и сверкает. Народ замер в изумлении. А перышко полежало и ни с того ни с сего вдруг увеличиваться стало. И превратилось в чалму восточную, украшенную этим же пером. А потом, точно гриб из-под земли, под этой чалмой человечек с длинной седой бородой вырос в восточном халате. Он протирал, как спросонок, глаза. Сам изумлялся, как сюда попал и не по-нашему лопотал. Царь к нему подбежал, за грудки схватил его. Трясёт его и спрашивает:
– Какая такая ведунья-вещунья? Говори!
А тот точно обрадовался и лопочет. По-нашему, но косноязычно и жутко картавя:
– А, ведунья-вещунья? Да! Да! Есть такая!
Да только дальше объясниться не может. Только достал из кармана пузырёк хрустальный и лопочет не по– нашему. Размахивает им и что-то объясняет.
Царь и вовсе духом упал. Но тут вдруг попугай царский весело заверещал. Восточный гость, услыхав попугая, обрадовался, что родной язык услыхал. И стал с попугаем беседовать на непонятном языке. Все вокруг замерли. И тут попугай, обычно томившийся в высоченной клетке в углу тронного зала, вроде как переводчиком стал и заверещал, коверкая слова:
– Восточный мудрец говорит, что в этом пузырьке капельки чудесные. Надобно тринадцать капель ровно покапать в питьё Афоне. Он и заснёт. Спать будет тринадцать часов. Не будить его! Потому что в том сне, что будет ему в это время сниться, увидит Афоня, как найти ведунью-вещунью.
Тут Афоня не выдержал и возразил:
– Разве можно снам доверяться? Попугай наболтал, так ему и верить? Да и откуда этот старик знать может, что именно мне приснится? А может, я умру от этих капель?
– Не умр-р-рёшь! – прокаркал попугай, в то время как восточный мудрец нашёптывал ему ещё что-то, просунув нос в птичью клетку. И попугай затараторил: