Сказки о воображаемых чудесах
Шрифт:
— Ну, Старый Фосс, чем мы займемся вместо этого? Чего достойно это мгновение?
Старый Фосс был котом рыжим в черную полоску, упитанным, с широким пушистым хвостом. Он лежал на красном в клеточку одеяле для пикника, изогнувшись так, как людям и в голову бы не пришло: выгнувшись назад так, что едва не лежал на себе же самом, и лишь кончик хвоста подрагивал, когда ветер ерошил мех. Только уши были настороже: он уже целый час лежал неподвижно. И это у него называлось «делать то, чего достойно это мгновение». Когда Старый Фосс внезапно открыл глаза, он сделал это не для того, чтобы ответить Старику, а чтобы проследить за полетом холста в море. Он разок мяукнул.
— Что такое? — Старик повернулся, чтобы посмотреть, и его округлое
Джамбли плыли в решете из сияющего отполированного серебра, и в нем кругом были дыры, дыры, дыры, из которых струями била вода, когда они мчались с попутным ветром; мачтой им служила вешалка, а парусом — выдержанный швейцарский сыр, прошитый красной и золотой нитью.
— К добру это не приведет, — сказал Старый Фосс.
Старик моргнул и, не отводя глаз от джамблей, произнес:
— Почему я понимаю тебя лишь иногда? Порой ты просто кот, но в другое время становишься голосом, другом. Почему так, Старый Фосс?
— Я всегда твой друг, — сказал Старый Фосс. — Просто иногда ты глохнешь. Не знаю почему.
Джамбли гурьбой высыпали из решета и запрыгали по берегу, пиная песок каблуками, и вот все они оказались перед Стариком и Старым Фоссом. Их зеленые неуклюжие руки торчали под самыми невообразимыми углами, глаза смотрели из самых неожиданных мест: из-под локтей, со спины, и кто был кем, и где было что, и сколько их было, и как они перемещались все вместе — это были вопросы, которые было невозможно задать и на которые было невозможно ответить, поэтому Старик и не пытался. Они были цвета зеленого горошка, но когда улыбались, то окрашивались в легкую синеву. И как раз сейчас они одаривали Старика синими улыбками.
— Пойдешь ли ты с нами в море на сияющем решете? — спрашивали они.
Джамбли маняще заулыбались, показывая наполовину заостренные, ослепительно белые зубы, и зашаркали вместе по берегу, и Старику до боли захотелось тоже стать частью того, что составляли они. Эта синяя нелюдская масса была для него мечтой о сопереживании, о том, чтобы находиться так близко к другим, что, стоит одному из вас заговорить, как другой сразу понимает, что тот имеет в виду. Понимает не что-то другое, но именно это; и каждое слово тогда — наконец! — значит именно то, что значит, а не что-то другое. И нет никакого трагического падения в одиночество, в войну, в голод, во мрак, в смерть.
— Мы увидим такое, чего никогда не видели ни ты, ни подобные тебе. Мы будем продавать безделушки Хранителям сорока ветров в их пещерах, что находятся за пределом вещей, мы будем жить там, где кальянное дерево растет на солнечных островах бесконечного лета, мы поплывем выше звезд, фениксы унесут нас в небо на серебряных канатах, которые они держат в огненных клювах. Мы будем ступать по чернильной тьме, пока не дойдем до ночной реки, и не заснем на ее берегах, и не увидим неведомого. Что скажешь?
Наступило молчание.
— Ты должен ответить.
— Они похожи на то, что должно быть за горизонтом, — сказал Старый Фосс. — Или на стихотворение, которое увидишь во сне, но не сумеешь закончить; они — желание и утрата. Откажись. Откажись, повернись, и беги, и не оглядывайся назад.
— Но почему бы не пойти? — спросил Старик. — Я хочу пойти. Все мое искусство жаждет этого, все мое сердце, да и ноги, — все хочет пойти с ними.
— Ох, — сказал Старый Фосс. — Но ведь решето утонет и, естественно, ты окажешься в месте, которого не знаешь. Но не ты первый придешь к смерти с визитом, и не ты последний. Встретить ее легко, и поэтому можно спокойно подождать, пока она сама нас
И Старик повернул голову и посмотрел на Старого Фосса, и тогда, в первый раз, этого оказалось достаточно, чтобы его спасти. Ибо Старый Фосс зевнул и снова превратился в простого кота. А джамбли стали просто ветром, который насыпал песок горкой и бросал его обратно в море, стали шепотом, который не спрашивает, пойдешь ли ты с ними.
Но в следующий раз пришла лишь она, Дева джамблей. Пришла ночью, когда он видел сны, и Старый Фосс не мог его защитить.
Старый Фосс остановился и сморщил нос: ему придется потерпеть дождь. Но он любил Старика, а Старик любил его; Старик нашел его давным-давно, еще маленьким потерянным котенком, и поднял его, и отнес к себе, и накормил. Есть такие долги, размышлял Старый Фосс, которые не оплатить вовек.
Он спрыгнул на пол и поспешил посмотреть, не осталась ли открытой передняя или задняя дверь, но нет. Все окна были плотно захлопнуты на случай бури. И поэтому придется воспользоваться трудной тропой, проскользнуть в щель между тут и там и на секунду распутать мир, как умеют лишь кошки.
Я уже слишком стар для такого, подумал Старый Фосс, слишком упитан, слишком привычен к комфорту, слишком устал, слишком самолюбив, слишком раздражителен, слишком все на свете.
Наружу из мира и обратно в мир, но с внешней стороны. Нешуточное дело, думал Старый Фосс, даже для кошки. Он бегал по комнате, подпрыгивал и, где находил, пытался ухватить мир за истрепанные нити… и промахивался. Казалось, они сворачиваются вокруг углов, сворачиваются в пустоту. Надо действовать быстрее, думал он. Его взор обезумел от погони, он преследовал потусторонние тени у очага, на стенах, за несуществующими углами. Он носился что было духу по комнате и громко пыхтел, пока не исчез.
И вот он уже был там, словно заполз под ковер, был в темном коридоре; сквозь обтрепанные края проливались лучи света, указывая ему путь. Он устремлялся вперед, прижав уши, и от усилий мяукал; и вот, наконец, ощутил особо истончившийся участок: дождь. Ну что ж, сойдет. Он прорвался наружу и чуть не угодил со всего размаху в стену, вместо этого он взбежал по ней наверх и остановился, лишь достигнув вершины: крыша из красной черепицы, влажная и скользкая. Он неуклюже заскреб когтями, пытаясь найти опору, нашел, подтянулся и оглянулся вокруг. Глаза его были навыкате, сердце колотилось, дождь холодил шерсть, а изо рта уже вырывался пар. Он потерянно мяукнул от жалости к себе.
Но с этой обзорной точки он увидел, как Старик уменьшается где-то вдали, словно волна после прилива. О нет, подумал Старый Фосс, нет, он направился к морю.
Старый Фосс побежал, грохоча по крышам. Он спешил догнать Старика, который слишком стремительно шагал на встречу только лишь с собственной смертью. Старый Фосс знал, что она с безмолвным терпением ждет его под непрекращающимся потоком воды.
Однажды Старик уже уходил в море на решете со своей Девой джамблей и ее нефритовыми очами в тон кожи, и с ее улыбками, похожими на сладкую синюю боль в сердце. От ее прикосновений к щеке останавливалось сердце, от звуков ее голоса в ушах одна мысль заполняла бесконечность. Они и правда поехали встретиться с шестью десятками противоборствующих ветров, которые дали им вино в обмен на безделушки, принесенные из мира, и дали им сладкого как манна напитка под названием Ринг-Бо-Ри за кольца из свиных носов и незавершенные картины, которые выкинули в море, и за изящную ложку. Они поплыли в подвижную густоту запределья, и их подняли на небо огненные птицы, и они заснули рядом с островами солнца и ночной рекой. И — кто мог знать! — решета тонут медленней, чем обычно предполагаешь. Во всяком случае, иногда. Может, когда ветер дует в нужную сторону и поддерживает их? Или когда движешься так быстро, что не замечаешь, что тонешь.