Сказки старого Вильнюса II
Шрифт:
– А карандаш? – спрашивает Айдас. – Что, в итоге, случилось с карандашом?
– А что с ним могло случиться. Лежит на почетном месте, в шкатулке. Священная реликвия, практически предмет силы. И в каком-то смысле действительно волшебная вещь. С него начался я-художник. То есть, вообще все началось.
– Но ты им так и не рисовал? Неужели ни разу не попробовал?
– Вот ровно один раз и попробовал. Мне тогда лет шестнадцать было, по-моему. По крайней мере, я тогда еще не поступил в Академию, а как раз усиленно готовился, это я точно помню. Ну и в один прекрасный день мама потребовала, чтобы я навел порядок в своей комнате. Или, дескать,
– Ох уж эти мамы.
– Да не говори. Однако ее можно понять, еще немного, и там наверняка самозародились бы какие-нибудь новые формы жизни. Не факт, что белковой. А мама не была готова к спонтанным контактам с иным разумом. Ей, собственно, нас с Ленцем хватало выше крыши. Поэтому я вошел в ее положение и принялся наводить порядок. Это оказалось чрезвычайно познавательно и даже материально выгодно – знал бы ты, сколько добра я там нашел.
– Ха. Как будто я не знаю, что такое генеральная уборка в мастерской.
– И среди великого множества забытых сокровищ я нашел Ленцев карандаш. В его чудотворную силу я к тому моменту, конечно же, не верил, зато почтенный возраст и происхождение вызывали неподдельное уважение. И я решил пустить карандаш в дело. В конце концов, я еще никогда прежде не рисовал такими древними предметами.
– И что?..
– Да знаешь, ничего специального придумывать не стал, а просто отправился на этюды. Я тогда дал себе задание: каждый день, когда погода позволяет, рисовать какую-нибудь улицу Старого города. Архитектура мне никак не давалась, я ее более-менее точно копировал, но не чувствовал и не понимал. И решил, что есть только один способ с этим бороться – долбить, пока не выйдет. – Суров однако.
– Это еще что. Потом, разобравшись со Старым городом, я принялся за спальные районы. И вот это был подвиг, достойный легенд. Впрочем, в тот день у меня на очереди была улица Университето. Туда мы с карандашом и отправились.
– Одна из красивейших улиц в городе. Местами совершенно итальянская.
– Ну да. Но как же тоскливо мне было с ней работать! Ни единого дерева. То есть для учебы – именно то что надо. А для души – не очень. Ничего, стоял, рисовал, куда деваться. Дело было зимой, смеркалось рано, начали загораться фонари, и это здорово прибавило мне энтузиазма. Свет – это как раз то, что я всегда умел. И очень любил. Собственно, до сих пор так. Поэтому под конец я разошелся. Да так, что нарушил договор.
– Что за договор? С кем?
– С собой, конечно. Не рисовать отсебятины. Меня всегда так и тянуло добавить к скучной натуре что-нибудь этакое. В идеале – дракона в небе, или хоть василиска в подворотне. Но я знал меру, был готов обойтись щенком, или, скажем, птичьей стаей. А в тот раз появилась девочка с кошкой.
– Что за девочка?
– Маленькая, лет семи-восьми. С полосатой кошкой на руках, слишком большой и тяжелой для хозяйки. Ну, то есть, мне удалось показать, что девочке тяжело, а кошке неудобно, но обе мужественно терпят; вероятно, во имя любви. Но важно было не это, а свет. Слушай, как же отлично в тот раз получилось! Девочка с кошкой выходила из сумерек в круг фонарного света, уже не там, еще не здесь, а как раз на самой границе между светом и тенью. Мой лучший рисунок тех лет. А может, кстати, не только тех. Единственный, о котором я жалею, что пропал.
– А он пропал?
– Ну да. Я его, среди прочих удачных, показывал при поступлении в Академию. Всю папку вернули, а его нет. Сказали, вроде, какая-то профессорша себе забрала, и я так возгордился, что даже не уточнил, кто именно.
Ну и все, привет.
– Жалко, – говорит Айдас. – Я бы глянул.
– Да я бы и сам сейчас глянул. Хотя бы для того, чтобы понять, действительно он был так хорош, как мне тогда казалось, или ерунда. Ну, зато этот переход между светом и тенью я запомнил навсегда. И повторял многократно, боюсь, даже несколько им злоупотреблял. Впрочем, неважно… Кстати, знаешь, что забавно? Я же за Таней в свое время приударил только потому, что мне показалось, она на ту самую девочку с моей картинки похожа. А уж когда впервые пришел к ней в гости и увидел, что в доме живет полосатая кошка, сдался без боя. Впрочем, жизнь показала, что это было отличное решение.
Возможно, именно так и следует выбирать жен?
– Похожих на девчонок, которых мы рисовали?
– Это как раз необязательно. Главное, чтобы у невесты была полосатая кошка. Кстати, на этом месте Ленц, будь он с нами, непременно сказал бы, что – ну да, конечно, есть же такая старинная немецкая примета, поэтому все девушки на выданье, например, в Тюрингии, еще в девятнадцатом веке тащили в дом полосатых кошек, а кому кошки не хватило, оставались сидеть в девках. И в некоторых деревнях до сих пор так.
– Ну да. И мы бы, конечно, посмеялись, но в глубине души поверили. И потом, знакомясь с очередной девушкой, первым делом спрашивали бы, есть ли у нее кошка. Потому что если нет, на что-то серьезное лучше не настраиваться.
– Именно. Таково было влияние Ленца на окружающую среду. И окружающей среде в моем лице это чертовски нравилось.
– Знаешь, – говорит Таня, рассеянно крутя в руках опустевшую чашку, – я иногда ужасно завидую людям, которые помнят себя в детстве. С трех, например, лет, или хотя бы с пяти. Йорги вон говорит, вообще помнит, как учился ходить. Хотя поверить в такое ужасно трудно. Но, вроде бы, не врет. Везет же некоторым, а. Послушаешь их и понимаешь, что все самое важное и интересное происходит с людьми именно в детстве. А я все забыла.
– Что, вообще ни одного эпизода не помнишь? – Удивляется подруга.
– Представляешь – нет. Родители рассказывают, а я даже соврать себе, что, вроде бы, смутно-смутно припоминаю, не могу. Самое первое воспоминание – как я нашла на улице Туську и несу ее домой. Причем даже не волнуюсь, разрешат ли родители ее оставить, заранее знаю, что все получится, потому что Туська – моя кошка, а я – ее человек, нам друг без друга теперь никак нельзя. Ну и, в итоге, действительно хорошо сложилось. Папа сам о коте много лет мечтал, а с мамой договорились, что Туська будет моим подарком на день рождения, мне на следующей неделе как раз восемь лет исполнилось. И вот с этого момента я все прекрасно помню. Но все, что происходило до Туськи – как отрезало. Словно меня вообще не было до этого. Хотя родители говорят – была. И им, конечно, виднее.
Улица Филарету (Filaretu g.)
Кекс
С детства хотел собаку. Так хотел, что сумел убедить родителей в серьезности своих намерений, готовности кормить, убирать, гулять – и получил щенка в подарок к седьмому дню рождения. Вислоухого, толстолапого, золотоглазого, цвета топленого молока и маминого заварного крема. Такого прекрасного, что дыхание перехватило от восторга. Стоял, прижав к себе щенка, зарывшись лицом в его теплый мохнатый затылок, и не дышал.
Несколько минут спустя стал задыхаться. Тут-то и обнаружилось, что дыхание перехватило вовсе не от восторга. Тяжелая форма аллергии. На собачью шерсть.