Сказочная древность Эллады
Шрифт:
Все гости стали громко выражать свое одобрение красоте и скромности девы и поздравлять отца; один Ахилл сидел молча и в каком-то забытьи, очарованный только что виденным, точно явлением свыше: ему казалось, что это Артемида покинула Олимп и спустилась к их смертной трапезе. Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Он оглянулся — то была царица и хозяйка, Клитемнестра. Он вскочил на ноги. «Тебе нравится наша Ифигения?» — «О, да!» — «Тебе бы не было зазорно стать зятем микенских владык?» — «О царица!.. Только где найду я во всей Фтии достойное вено за такую красоту?» — «Твоим веном будет одна лишь услуга, к тому же легкая: ты должен исцелить одного больного, лежащего в нашем чертоге». И
На следующий день должно было состояться исцеление Телефа, а затем и выступление войска. Много содействовало смягчению гнева войска на Телефа открытие, что он не мисиец и не варвар, а эллин из аркадской Тегеи. К тому же он успокоил своих новых товарищей не только своей готовностью быть их проводником, но и торжественной клятвой за себя и за свой дом — никогда не принимать участия в военных действиях против ахейцев. После этого Ахилл принес свое копье из пелионского ясеня, то, которое ранило Телефа, и приложил его к его ране. Тотчас течение крови остановилось; вскоре затем и мучения прекратились. Рану перевязали; но уже теперь в ожидании полного исцеления. Телеф мог встать и ходить, как здоровый.
Все это происходило на площади перед царским дворцом. Агамемнон простился с женой и детьми и уже хотел дать сигнал к выступлению — вдруг новое явление остановило на себе его внимание. Два орла, один совсем черный, другой черный с белым хвостом, опустились на дворцовую вышку; в когтях у одного из них была беременная зайчиха, и они тотчас же принялись безжалостно своими клювами потрошить ее и на глазах у войска пожрали ее со всем приплодом. Все потребовали Калханта: что означает это знамение? Удачу или неудачу? «Удачу, — ответил Калхант, — но не без тяжелой жертвы. Орлы — это оба Атрида; беременная зайчиха — это Троя со всем ее содержимым; нашим вождям суждено, значит, взять и разграбить этот город. Но все лесные самки перед родами находятся под особым покровительством богини, и охотникам благочестие велит отпускать таковых ради Артемиды; орлы, презрев это требование, заслужили ее ненависть, и я боюсь, что их появление сулит нам ее гнев — любит она Трою не менее своего брата Аполлона; боюсь, как бы она не потребовала от нас новой тяжелой, небывалой жертвы… Но да победит благо!»
Все с воодушевлением повторили его последние слова, и войско двинулось. Клитемнестра торжествовала, она не без основания считала поход делом своих рук и после пророчества Калханта уже не сомневалась в его удаче. Если бы она знала, сколь горьким будет для нее первый плод ее усилий — она прокляла бы и само дело, и свое участие в нем. Опять, как это было уже раз с Одиссеем, в Спарте, мудрость готова была обратиться на своего же носителя. Но никому не дано узнавать приближение Аты, незримо и неслышно шествующей по головам людей.
52. ГНЕВ АРТЕМИДЫ
Местом сбора была опять назначена та же Авлида, в Евбейском проливе. Собирались, понятно, довольно медленно — ведь участников было много. Наконец, когда все были налицо, Агамемнон принес гекатомбу олимпийским богам, за которой последовала, по обыкновению, трапеза людей, и на следующий день было назначено отплытие флота.
Но именно на следующий день благоприятные ветры, дувшие до тех пор, внезапно сменились противными: двинуться было невозможно. Стали ждать. Ожидание большого войска, сопровождаемое всеобщей праздностью, развращающе действует на души воинов: первоначальный пыл охладевает, появляется скука, недовольство, ссоры с товарищами, неповиновение властям. Остроумная выдумка Паламеда предупредила эти вредные последствия: он изобрел игру в шашки — точнее в «пессы», нечто среднее между нашими
Опять обратились к Калханту: какой бог на нас разгневан? И как умилостивить его гнев? Калхант вопросил своих птиц, затем заклал богам овцу, внимательно стал наблюдать горение ее жертвенных частей и исследовал рисунок ее печени. Чем далее, тем мрачнее становилось его лицо.
Он отвел в сторону обоих Атридов и Одиссея.
— Все приметы, — сказал он, — сходятся в одном. Вы должны знать, что вся Авлида и прилегающее побережье посвящено Артемиде…
Дрогнули Атриды при этом имени: они вспомнили слова Калханта по поводу напутственного знамения в Микенах.
— И вот Артемида не дает нам попутных ветров и не даст их до тех пор, пока…
— Пока что?
— Пока ты, Агамемнон, не принесешь ей в жертву твоей старшей дочери Ифигении.
Слезы брызнули из глаз царя: негодуя, он ударил посохом о землю:
— Никогда этого не будет — никогда, никогда!
Никто не настаивал; присутствующие молча разошлись. На следующий день та же враждебность природы, тот же гнев богини. Распустить войско? Легко сказать: те же ветры, которые мешали плаванию в Трою, мешали и отплытию домой, — всем, кроме фессалийцев; как в западне сидели они в Авлиде. Настроение войска становилось прямо враждебным; попробуй он уйти — его бы не пустили. И видно, об одном они догадывались: что боги условием благоприятного ветра поставили то, чего царь исполнить не хочет.
Ничего не поделаешь; в предупреждение мятежа и братоубийственной войны необходимо исполнить требование богини. Агамемнон смиряется; как ни обливается кровью родительское сердце при мысли о предстоящем — неслыханная жертва должна быть принесена. Он посылает Одиссея со своим глашатаем Талфи-бием в Микены с письмом к Клитемнестре: «Я решил до отправления в поход отпраздновать свадьбу Ифиге-нии с Ахиллом; пусть же она придет сюда с моими послами». Она приходит, но вместе с ней и Клитемнестра. Счастливая мать не пожелала отказаться от своего права самой выдать замуж свою дочь, самой нести перед ней свадебный светоч.
И мать и дочь в палатке отца; он должен в довершение горя притворяться довольным, обрадованным, счастливым. «Когда же свадьба?» — «Завтра, но раньше я должен принести жертву Артемиде». — «И мне придется в ней принять участие?» — «Да, и тебе, тебе особенно…» Но сети обмана непрочны: старый раб Клитемнестры подслушал разговор правителей, он предупреждает свою госпожу: не* свадебный светоч, а нож жреца ждет ее дочь в Авлиде. Мать в отчаянии- к кому обратиться? Кто и мудр и честен? Один Паламед. Обманутая Одиссеем, она обращается к его злейшему врагу. Паламед, в свою очередь, извещает Ахилла: его невесту отправляют на заклание, пусть заступится! Но и Менелай не бездействует: он более всех будет посрамлен, если поход не состоится; он обращается к Одиссею. Теперь уже нечего соблюдать тайну: пусть войско узнает, что царь готов был исполнить волю богини и обеспечить хорошее плавание, а Паламед с Ахиллом ему препятствуют.
Да, теперь братоубийственной войны и подавно не миновать. И эта война будет не из-за Елены, проклятой всем ахейским народом: она будет из-за Ифигении. Что же должна была перечувствовать эта нежная, добрая, любящая дева? Вначале один только страх — страх перед ножом, перед смертью, перед мраком подземной обители. Об этом ли она мечтала, когда ее снаряжали сюда? Ей сулили свадьбу с прекраснейшим и доблестнейшим витязем всего войска, нечто невыразимо светлое, отчего ее сердце сладостно замирало… И вдруг — это… Нет, нет, это невозможно: все что угодно, но не это. И она стала цепляться за жизнь всеми силами своей молодой души.