Сказы
Шрифт:
— По высоким горам, по глубоким морям твое счастье скачет. Скачет, горько плачет!
На другой день тот же сказ у челнока:
— На чужой стороне жгут твое счастье, калят на огне, купают в воде, нет ему места нигде. Твое счастье горько плачет.
А на третий раз веселее заговорил челнок-летунок:
— Твое счастье молотами бьют, обратно везут. Волны в чужом море плещут, ветер злится. Твое счастье скачет, скачет-веселится!..
А в оконце-то показался утиный нос старушечий:
— Не бывать по-вашему, будет по-моему!
Тут вскорости приезжают на базар московские купцы и весть
— Что вы такими челноками ткете? Вон за морем-то до чего додумались!
И вот давай расхваливать привозные челноки-летунки: за десятерых, мол, один такой челнок ткет.
Стал хозяин смеяться над Степаном: вот, мол, ты мудрил, мудрил, и ничего из твоей затеи не вышло, а в Петербурге свою торговлю челноками открыла контора Фогеля-Могеля.
И закупил мануфактурщик, глядя на соседей, тех челноков долю не малую. Стали челноки ставить, ан не больно они летают, что-то заминает. Хозяин зовет своего челночника Степана.
Пришел Степан. Около новых станков заморский мастер по челнокам-летункам мается, конторой прислан. Уж он и так и этак, не слушается его челнок, да и на тебе. И то говори спасибо, хоть смирно в руке-то лежит. Но как только появился Степан, тут и взыграл челнок-летунок: то в лоб, то в нос щелкает заморского. Завертелся волчком, от станка кувырком этот мастер, а челнок и пошел поддавать ему по спине, по загривку. Сунулся хозяин, и ему шишку на лбу посадил челнок: не встревай за кого не след. Чужой мастер хотел было наступить на челнок, а челнок не простак — взлетел да прямо в глаз ему и угодил.
Тут Степан спокойно взял челнок-летунок. Заговорил челнок-летунок приветливым голосом:
— Здесь я родился, снова к своему хозяину попал в теплую руку!
Тут все поняли, что дело мастера боится.
Степанов челнок — светлый бок, сказывали, бывало, и ткал и небылицами забавлял. От него, знать, и полетели, как скворцы во все концы, веселые историйки по нашим фабрикам.
В тот день, когда челнок-летунок улаживали, на пустыре за фабрикой встретились Мечта людская и заплесневелая опара, старуха-завистница с утиным носом.
— Ах, ты все еще здесь? — прошипела карга. — Вот когда я с тобой рассчитаюсь и с твоими мастерами! Вы у меня непроглядное облако украли. Я загублю вас всех!
— Да, я здесь, но я тебя не боюсь! Никто о тебе не соскучился в нашей рабочей стороне.
Чихнул было утиный нос, но красавица кинула ей под ноги серебряную пряжинку.
И там, где стояла старуха с утиным носом, — вмиг образовалась горстка золы, словно крот нарыл.
Новая дорожка
Дорогой перевоз
Высоко село Высоково: видать с горы — Волга-матушка течет, пароходы, лодки-парусники несет. А за Волгой — фабрики.
Может, доводилось, и ты краем ушка слыхивал про высоковских-то лодочников? Зря не охаишь. И прежде-то они стояли не в плохом кону.
Вот что памятно. После пятого года вскорости приключилась в Высокове беда, и не маленькая.
Высоковские-то не столь на соху-борону глядели, сколь на фабричную трубу. Фабричная труба по нашим местам надежней считалась. Мужики работали кто где: у Разоренова, у Коновалова, также на Томихе многие. Речка Томка есть такая.
Кто Волгу-то не любит? Языка у нее нет, а манит, рук у нее нет, а к себе тянет. Такая уж река душевная. Одно время перевоз-то через Волгу городская казна держала. С лодками мужиков-перевозчиков не больно подпускали к Волге, отшугивали. А то и лодку загубят.
Но высоковские тоже мастера своего ремесла. Эти приладились. Больше в водополь выручались. По ночам Волга проснется, начнет льдины шалашами громоздить. Вот тут, братец, и не зевай, коли ты смел да умел.
Нужда другого — ночь-полуночь — гонит на тот берег. Сердита Волга в такую пору, но перебираться надо. Только к высоковским перевозчикам она долго оставалась милостива. Эти умели на нее покой наводить. Даже когда не унимается река, они все равно потемну волокут свои челны-лодки на воду. Рисковали, ну, зато выручались, конечно.
Почитай, у каждого на подволоке или под клетью лежала легонькая боковушка смоленая.
В пригородке, о бок с высоковскими, за оврагом жил Вахромей — «тройная уха». Этот поудалей всех усердствовал в водополь. Выше крыши всплескивают волны, а посули Вахромею пятерку — никакая волна ему не страшна, перевезет честь честью. Одна отметка ему — речной волк.
Что нащелкает весной на тайном перевозе, тем и живет. Да промышлял еще рыбой разной и не малы деньги наживал. А то что-нибудь перепродаст, и греет весь год бока на печи: землю пахать или к Разоренову на фабрику, как другие-то, его не тянуло, — и без того сыт. Смел был Вахромей да оборотист, этого не отымешь. Но больше трафил приладиться к пирогу сбоку да тяпнуть всю серединку. За это мужики его недолюбливали.
Вахромей уважал спотайку, особинку, так дело править, чтобы никто не знал, не ведал из соседей — кого перевез, сколько сгреб. Темная ночь — верная приятельница Вахромея.
Против вахромеевой избы, окнами на Волгу — изба Алеши Бережкова. Этот на фабрике у Разоренова работал. Но свою лодочку на всяк случай берег под клетью. Весной рыбу, скажем, половить, как ты без лодки-то? Гребец тоже, не скажи, отважливый и работы не боялся.
С давних пор ходила по селу у высоковских такая неписанная порука, нерушимое обещание: в беде все за одного, в опасный час — один за всех. К примеру: перевозить — перевози кого хочешь, но чтобы городская казна об этом ни гу-гу. Главное, коли ночью взялся за весло, — ворон не лови. Утопишь человека, хоть и не по своей оплошности, — лучше на берег не ступай, сам за потерянным сигай белорыбицей на дно. Не сиганешь — свои же сбросят с берега. Строг обычай, а откуда он пошел?