Скелет в шкафу (Опасная скорбь)
Шрифт:
– То есть она лгала относительно характера Октавии? – продолжал гнуть свое Монк. – И леди Мюидор права? Роз могла поступить так из ревности. Ладно. Допустим, что Роз лгала. А как насчет дворецкого Филлипса? Он подтвердил все, что говорили о Персивале другие.
– И был в основном прав, – кивнула Эстер. – Персиваль действительно заносчив и дерзок. Он шантажировал других слуг и даже, может быть, кого-то из хозяев. Этого мы, скорее всего, никогда уже не узнаем. Он – весьма неприятная личность, но это еще не повод его вешать.
– По меньшей мере, – согласился Монк. – Но Филлипс во всем, в том числе в своих мнениях, стремится угодить хозяевам. Он просто хотел того же, чего и сам сэр Бэзил. Филлипс не дурак и прекрасно знает свою службу. Для него нет правды выше, чем верность начальству. Армейские идеалы для него святы. А миссис Уиллис выступала свидетелем защиты.
– Члены семьи? – предположила Эстер.
– Киприан тоже свидетельствовал в нашу пользу, как и Септимус. Ромола… Что вы, кстати, о ней думаете?
Эстер почувствовала мгновенный укол раздражения и нечто вроде угрызения совести.
– Ромола упивается своим нынешним положением. Она породнилась с сэром Бэзилом, живет в его доме на Куин-Энн-стрит. Правда, она часто донимает Киприана и клянчит у него деньги. Постоянно обвиняет его в том, что он делает ее несчастной. Она понимает, что Киприану с ней скучно, но почему – не может взять в толк. Временами она меня безумно раздражает. Нельзя же, будучи взрослой женщиной, оставаться в то же время ребенком, о котором все должны заботиться. Впрочем, я не слишком вникала в отношения этой пары и не могу о них судить.
– Однако судите, – заметил Монк, причем вполне благожелательно. Он сам терпеть не мог женщин, шантажирующих слезами и просьбами своих мужей. Хотя непонятно, почему это его так задевало.
– Да, верно, – согласилась Эстер. – Но вряд ли это имеет отношение к делу. Ромола не задумываясь подтвердит все, что будет угодно сэру Бэзилу. Сэр Бэзил – главная сила в доме. Ему даже не надо приказывать – достаточно намекнуть, чего бы ему хотелось.
Монк вздохнул.
– А ему хотелось бы, чтобы дело об убийстве Октавии было закончено как можно скорее. Вы читали, что пишут в газетах?
Она приподняла брови.
– Что за нелепость! Где же я могу раздобыть газету? Я – прислуга, я – женщина. А леди Мюидор интересуется только светской хроникой, да и ту сейчас не читает.
– Да, конечно… Я забыл.
Монк кисло улыбнулся. Он-то помнил, что в Крыму у Эстер был друг, военный корреспондент, умерший в полевом госпитале. Когда это случилось, она уже сама продолжала посылать в лондонские газеты сообщения, подписывая их его именем. В тогдашней неразберихе у издателей даже не возникло сомнения в подлинности заметок.
– Так что же пишут газеты? – спросила Эстер, вернув его к реальности. – Что-нибудь любопытное?
– Вам как – в общих чертах? Рыдают над судьбой
Эстер вздохнула, разглядывая остатки шоколада на дне чашки.
– Все против нас, – угрюмо подытожил Уильям. – Каждый хочет, чтобы возмездие было решительным и скорым, после чего обо всем можно будет забыть и преспокойно вернуться к прежней жизни.
– Мы можем хоть что-нибудь сделать? – спросила Эстер.
– Не знаю. – Монк поднялся и отодвинул ей стул, помогая встать. – Лично я собираюсь навестить его.
Она взглянула на него с болью и восхищением. Не было нужды ни в вопросах, ни в ответах. В этом заключался его долг, скорбный ритуал, пренебречь которым Монк просто не имел права.
Странно знакомое неприятное чувство овладело Монком, когда он переступил порог Ньюгейтской тюрьмы и двери захлопнулись за его спиной. Пахло сыростью, плесенью, отходами, и воздух, казалось, был пропитан отчаянием и безнадежностью. Слишком многих приводили сюда только для того, чтобы вывести через некоторое время на тюремный двор и предать в руки палача. Стены словно впитали в себя весь этот ужас, и по спине Монка не раз пробегал холодок, пока он шел каменными коридорами туда, где должен был в последний раз увидеться с Персивалем.
Наверняка Уильям не раз бывал здесь раньше. При виде его тюремщик почтительно вытянулся. Он явно еще не знал, что инспектор уволен из полиции, и тот не стал ничего ему объяснять.
Персиваль стоял в тесной камере с единственным высоко расположенным оконцем, в котором виднелось ненастное небо. Он оглянулся на лязг засова и увидел Монка, за плечом которого маячил тюремщик с ключами.
Удивление на лице Персиваля сменилось горечью.
– Пришли полюбоваться? – спросил он.
– Любоваться тут нечем, – сдержанно ответил Уильям. – Мне эта история стоила карьеры, вам – жизни. Так что трудно сказать, кто тут оказался победителем.
– Стоила карьеры? – На секунду в глазах Персиваля возникло замешательство, но затем он взглянул на Монка с подозрением. – Бросьте! Расскажите это кому-нибудь другому! Вы же так повернули дело, что все теперь довольны – кроме меня. Никаких скелетов в шкафу, ни намека о том, что Майлз Келлард изнасиловал Марту, ни слова об этой старой шлюхе тетушке Фенелле! Конечно, во всем виноват зазнавшийся лакей, воспылавший страстью к пьяной вдове! Повесим его и будем спокойно жить дальше. В чем вообще можно упрекнуть такого исполнительного полицейского?