Скитальцы (цикл)
Шрифт:
Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне — бледность, неуверенность, трясущиеся колени… Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх — чудовище, снаружи никчёмное и ничтожное, изнутри же — палач, неодолимой силы мучитель…
Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди…
Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска
— Не вертись, пигалица… Присядь-ка со мной.
Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:
— Что угодно господину Соллю?
Он вспомнил, как втыкались в косяк над её головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил — и покрылся холодным потом.
Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:
— Господин Эгерт так долго боле-ел…
— Фета, — сказал он, опуская глаза, — ты боишься чего-нибудь?
Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:
— Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит…
— Да, — вздохнул Эгерт терпеливо, — а ещё чего ты боишься?
Фета захлопала глазами.
— Ну, темноты, например, — подсказал Эгерт. — Ты боишься темноты?
Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:
— Да… Только… зачем это господину Эгерту?
— А высоты? — он, казалось, не заметил её вопроса.
— И высоты боюсь, — призналась она тихо.
Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от неё более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:
— И, знаете, особенно… Грома… Как бабахнет… Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть… — она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев:
— А особенно боюсь… забеременеть…
Эгерт отшатнулся; испугавшись своей откровенности, Фета затараторила, будто пытаясь потоком слов сгладить неловкость:
— Боюсь клопов, тараканов, бродяг, немых попрошаек, хозяйку, мышей… Но мышей — это не самое страшное, можно перебороть…
— Перебороть? — эхом откликнулся Эгерт. — А как ты… Что ты чувствуешь, когда страшно?
Она неуверенно улыбнулась:
— Страшно, и всё… Внутри будто бы… Слабеет всё, и ещё…
Она вдруг залилась густой краской, и под слоем её так и остался непрояснённым ещё один важный признак испуга.
— Фета, — спросил Эгерт тихо, — а тебе было страшно, когда я бросал в тебя ножи?
Она встрепенулась, будто вспомнив лучший день своей жизни:
— Нет, конечно! Я ведь знаю, что у господина Эгерта твёрдая рука…
Тут на кухне рявкнула хозяйка, и Фета с извинениями упорхнула прочь.
Квадратные солнечные пятна грузно переползали со стола на пол, с пола на стул; Эгерт сидел, сгорбившись, и водил пальцем по
Фете не понять его. Никому на свете не понять его. Привычный мир, в котором он по праву был повелителем и господином, тёплый надёжный мир теперь вывернулся наизнанку, уставившись на Эгерта остриями шпаг, зубчатыми краями камней, лекарскими ланцетами… В этом новом мире обитают тени, ночные видения, из-за которых вот уже много ночей Эгерт спит при свете. В этом новом мире он ничтожен и жалок, беспомощен, как муха с оторванными крыльями — и что будет, когда об этом узнают другие?!
Грохнула, отворяясь, тяжёлая дверь. В трактир ввалились господа гуарды — и в числе их Карвер.
Эгерт остался сидеть, где сидел, только невольно подобрался, как перед прыжком; гуарды мгновенно окружили его. От громогласных приветствий у Солля зазвенело в ушах, а от дружеских похлопываний болезненно заныло плечо.
— А мы вспоминали! — возвышался над всеми трубный голос Дрона. — Как говориться, «про осу болтают — глядь, оса летает»…
— А говорили, что Солль вот-вот помрёт! — радостно сообщил какой-то гуард из молодых.
— Не дождёшься! — захохотал Лаган. — Мы все перемрём раньше… А в трактире сидит — значит, здоров…
— В трактире сидит, а друзьями брезгует, — горько посетовал Карвер, заслужив тем самым несколько укоризненных взглядов.
Солль через силу поднял глаза на приятеля — и, встретившись с ним взглядом, удивился. Карвер смотрел на друга-повелителя со странным выражением — будто только что задал вопрос и терпеливо ждёт ответа.
Вокруг гостей уже суетились Ита и Фета; кто-то провозгласил тост за обновившееся здоровье лейтенанта Солля. Выпили; Эгерт поперхнулся. Краем глаза он видел, что Карвер не сводит с него своего вопросительного взгляда.
— Ты что же, рак-отшельник, спрятался, притих? — весело поинтересовался Лаган. — Гуард без доброго общества чахнет и вянет, как роза в ночном горшке…
Юные Оль и Бонифор захохотали — преувеличенно громко.
— Клянусь шпорой, что он сочинял роман в письмах, — предположил Дрон. — Я как-то в патруле приметил: свет у него горел до утра…
— Да? — удивился Карвер, а прочие зацокали языками.
— Знать бы, какой-такой красавице Солль посвящает ночные бдения… — протянул кто-то, особенно романтичный.
Эгерт сидел посреди радостного гвалта, улыбаясь кисло и неубедительно. Пристальный взгляд Карвера был ему неприятен.
— Тебе привет от Дилии, — заметил Карвер небрежно. — Она посетила ристалище и, между прочим, справлялась, почему бои проходят без Солля…
— Кстати, что передать капитану? — спохватился Дрон.
Эгерт скрипнул зубами. Больше всего на свете ему хотелось исчезнуть прочь, но уйти сейчас означало бы бросить вызов всеобщему веселью и доброму к себе отношению.
— Вина! — крикнул он в сторону хозяйки.