Скользя во тьме
Шрифт:
Вялые аплодисменты в адрес шифрокостюма. А затем ожидающие взгляды на Фреда, таящегося за своей мембраной.
— Однако что касается его повседневной работы, — добавил под конец конферансье, уже готовясь уступить место у микрофона Фреду, — то там он, разумеется, этого костюма не носит. Он одевается как мы с вами, или вернее будет сказать, в хипповые одеяния различных субкультурных группировок, в среде которых он ведет неустанную подрывную работу.
Он дал знак Фреду встать и подойти к микрофону. Фред, Роберт Арктур, уже в седьмой раз выполняя эту повинность, заранее знал, что говорить, а также что его ждет в дальнейшем: самые разные типы идиотских вопросов и непроходимая
— Если бы вы встретились со мной на улице, — сказал он в микрофон, когда затихли аплодисменты, — вы бы сказали: «Вон торчок придурочный». И пошли бы прочь с чувством отвращения.
Тишина.
— Я выгляжу совсем не как вы, — продолжил Роберт Арктур. — Я не могу себе этого позволить. От этого зависит моя жизнь. — На самом деле по виду он не так уж от них отличался. И под шифрокостюмом, на работе, носил ту же одежду, что и в повседневной жизни. Арктуру нравилась его одежда. А говорил он попросту то, что в свое время было написано другими и выдано ему для заучивания. Что-то он мог выбросить, но основной формат оставался стандартным, и им все пользовались. Введенный пару лет назад одним простодушным начальником отдела, к настоящему времени этот текст уже сделался чем-то вроде Священного Писания.
Роберт Арктур подождал, пока мысль дойдет.
— Не собираюсь сразу же вам рассказывать, — продолжил он, — что я пытаюсь делать в качестве тайного сотрудника полиции, занятого выслеживанием наркоторговцев и всех источников их нелегального товара на улицах нашего города и в коридорах наших школ — здесь, в Оранжевом округе. Я собираюсь рассказать вам… — тут он сделал эффектную паузу, как учили в классе по контактам с общественностью полицейской академии, — чего я боюсь, — закончил Арктур.
— Что меня больше всего страшит, — погнал он дальше, — страшит днем и ночью, это судьбы наших детей. Ваших детей и моих… — Снова пауза. — У меня двое, — признался он. Затем, тихо-тихо: — Совсем еще малышки. — Дальше Арктур выразительно возвысил голос: — Но уже не настолько маленькие, чтобы их расчетливо, ради собственной выгоды, не пристрастили к наркотикам. Чтобы этого не сделали те черные силы, что разрушают наше общество. — Еще пауза. — Пока мы еще в точности не знаем, — вскоре продолжил он, уже спокойнее, — кто эти люди — или, скорее, звери, — кто эти звери, что кормятся на-шей молодежью, словно в диких джунглях какой-то совсем другой страны. Личности поставщиков тех ядов, составленных из губительной для мозга скверны, которые ежедневно вкалываются, принимаются орально и выкуриваются несколькими миллионами мужчин и женщин или, вернее, теми, что некогда были мужчинами и женщинами, — их личности нами постепенно разгадываются. Но в конечном счете, как перед Богом, мы все узнаем наверняка.
Голос из аудитории:
— Задать им жару!
Другой голос, с тем же энтузиазмом:
— Смерть коммунякам!
Аплодисменты и еще несколько реплик.
Роберт Арктур молчал. Разглядывая всех этих цивилов в их жирных костюмах, жирных галстуках, жирных ботинках, он подумал: «Вещество С никак их мозгам не повредит — у них просто нет никаких мозгов».
— Скажите все, как есть, — выкрикнул женский голос, чуть менее выразительный. Пошарив глазами по аудитории, Арктур различил средних лет дамочку, не такую жирную — она тревожно сжимала ладони.
— Ежедневно, — сказал Фред, Роберт Арктур — как угодно, — эта болезнь забирает у нас свою дань. В конце каждого прошедшего дня приток доходов… — Тут он умолк. Просто потому, что, хоть
Зал погрузился в молчание.
— Впрочем, — продолжил он, — дело тут вовсе не в Доходах. В чем-то другом. Что непременно случится.
Они даже ничего не заметили, подумал Арктур — хотя он плюнул на заранее заготовленную речь и попер дальше как Бог на душу положит, уже без опоры на пиарщиков из административного центра Оранжевого округа. Так какой хрен разница? — спросил он себя. Что с того? Что они вообще знают? О чем им беспокоиться? Эти цивилы, подумал Арктур, живут в своих укрепленных квартирных комплексах под надежной охраной, готовой открыть огонь по любому торчку, которому вздумается перелезть через стену с пустой наволочкой в надежде стырить у цивилов их пианино, будильник, электробритву и стереосистему, за которые они так и так не платили, — стырить, чтобы получить свой дозняк, достать дерьма, без которого он запросто может подохнуть, загнуться в жестоких ломках. Впрочем, подумал он, если ты живешь внутри, без опаски выглядывая наружу, если по твоей стене проведен ток, а твоя охрана вооружена — хрен ли тебе вообще об этом задумываться?
— Если бы вы страдали диабетом, — продолжил Арктур, — и у вас не было бы денег на укол инсулина, стали бы вы ради этих денег красть? Или просто взяли бы и подохли?
Молчание.
В наушнике шифрокостюма послышался металлический голос:
— Полагаю, Фред вам лучше вернуться к заранее заготовленному тексту. Настоятельно вам это рекомендую.
Фред Роберт Арктур — как угодно, — ответил в свой ларингофон:
— Я его забыл.
Слышать это мог только его начальник в главном штабе Оранжевого округа, который не был мистером Ф. — или, иначе, Хэнком. Этот начальник был анонимным, приставленным к Фреду только на эту лекцию.
— Л-ладно, — прошипел в микрофон официальный металлический суфлер. — Я вам его зачитаю. Повторяйте за мной, но старайтесь, чтобы все выглядело естественно. — Небольшая задержка, шуршание страниц. — «Каждый день приток доходов растет — а куда они идут, мы…»
— Меня заклинило на этом тексте, — заупрямился Арктур.
— «…скоро установим, — продолжал официальный суфлер, пропуская его слова мимо ушей, — а тогда возмездие будет скорым. И когда оно наступит, я бы ни за что на свете не хотел бы оказаться в их шкуре».
— А знаете, почему меня клинит на этом тексте? — спросил Арктур. — Потому что именно такая ахинея людей на дозняк и сажает. — Как раз из-за таких телег, подумал он, ты даешь крен и становишься торчком. Вот почему ты сдаешься и уходишь. От омерзения.
Но тут он снова взглянул на публику и понял, что для этих людей все совсем по-другому. Только так до них и можно было достучаться. Он имел дело с дебилами. Умственно отсталыми. Им все следовало излагать как в первом классе средней школы: «А — первая буква в слове Апельсин, и Апельсин Круглый».
— С, — громко объявил Роберт Арктур аудитории, — это буква для Вещества С. Также это первая буква в словах Сволочи, Суки, Скоты и Самоубийство. Моральное самоубийство, которое отталкивает ваших друзей от вас, а вас от них, всех от каждого, изоляция, одиночество и всеобщая подозрительность. С, — продолжил он, — это в конечном итоге Смерть. Медленная Смерть, как мы… — Он осекся, но вскоре продолжил: — Как мы, торчки, ее называем. — Говорил он хрипло и с запинками. — Как вам, полагаю, известно. Медленная Смерть. Которая с головы начинается. Вот такие дела. — Арктур вернулся к своему стулу и сел. В полной тишине.