Скользящие в рай (сборник)
Шрифт:
Будто льдины по теплому морю, плыли, покачиваясь, подносы с шампанским в заиндевелых бокалах, которые хрустально звенели, ударяясь друг о друга.
«Вот, милочка, если положишь этот амулет под подушку, тебе приснится твой жених». Глеб с осточертением взглянул на престарелую синеволосую даму, сующую какую-то бирюльку в сумочку томящейся рядом с нею крупной девы пограничного возраста, – и решительно направился к бару. По пути ему показалось, что в дверях промелькнула фигура Кругеля. Глеб свернул в дом. Внутри было не менее многолюдно, чем снаружи. Огромный зал освещался такими же фонарями, какими блистал сад, создавая ощущение единого целого,
Протолкавшись к широкой беломраморной лестнице и не увидев Феликса с ее высоты, Глеб бесцельно прошел в глубь дома через распахнутые полупрозрачные двери и почти сразу заплутался в дворцовом множестве холлов, комнат, лестниц, дверей и переходов.
В какой-то момент он обнаружил, что оказался один в пересечении полутемных коридоров и что отовсюду, где бы он ни находился, за ним наблюдают спокойные глаза осанистых мужчин и пышных дам в высоких париках, беспечные глаза мертвецов, скучающих на этом свете: Феликс славился своей коллекцией старых портретов. Глеб задержался перед одним. Глядя на изображенного на нем молодого человека в сиреневом камзоле с каким-то небывало пышным фазаном в руках, он поймал себя на том, что в цепком взгляде этого когда-то, видимо, жившего юноши он видит бездну, которая притягивает, как земля с высоты небоскреба.
Он нахмурился и пошел было по направлению к выходу, как вдруг откуда-то сбоку послышался сдавленный всхлип:
– Глебушка-а…
Из приоткрытой двери, ведущей в какую-то темную каморку, высунулась лохматая голова Линькова. Пораженный Глеб не мигая уставился на него.
– Это я, Глебушка, – елейным голосом уточнил Линьков и крадучись выбрался из засады. – Я. Не узнал, что ли? – Поглядывая на Глеба виноватыми глазами, он принялся отряхивать рукава своей камуфляжной куртки. Потом пожал плечами, покашлял и оглянулся. – Это хорошо, что ты один. То есть, я хотел сказать, хорошо, что ты… один. Я тут едва не испарился. Жара такая, уфф… Топят они, что ли?
Глеб сунул руки в карманы и, не промолвив слова, приблизился к Линькову, рассматривая его, как экзотическое растение в оранжерее.
– Представляешь, – промямлил Линьков, – у меня от этого шума мигрень началась. Лет пять не было, а сегодня, от этого шума… И в туалет очень хочется. Ты не знаешь, где у них туалет?.. Странное место. Лабиринт, бурелом, музей какой-то, а не дом. Как они тут живут, не понимаю. Зачем людям такие хоромы? Заблудиться можно.
– Ты откуда здесь? – спросил наконец Глеб. – Ах да! Судя по комбинезончику, ты на спецзадании. Ликвидация очагов избыточной роскоши.
– Да вот, понимаешь, войти-то вошел – у них тут система охраны пустяковая, – и вдруг… понавалило народу… – Линьков мелко хихикнул. – Ты бы знал, как я рад тебе, как рад!.. Что у них за торжество такое, а? Должно же оно когда-нибудь кончиться.
– Ты хоть соображаешь, к кому забрался?
– К кому?
– По-моему, это очень важное лицо.
– По-моему, тоже, – вздохнул Тарас и суетливо размазал пот, струящийся по щекам. – Но вот, бес попутал. Что же делать, Глебушка, что теперь делать?
– Вероятно, сидеть и ждать наступления утра. А потом драпать тем же ходом, по которому вполз.
– А может, ты меня как-нибудь, каким-нибудь образом… а?
– Ну уж нет, я тут вообще случайный гость. И сейчас ухожу.
– Жрать охота. Я весь день ничего не ел.
– Это ничего. Умирают от жажды. А она тебе не грозит, поскольку туалет вон за той, кажется, дверью. И пожалуйста, – Глеб поморщился, – не делай из меня сообщника.
– Что ты, Глебушка, – прошипел Линьков в елейном тоне, который взял с первой минуты.
Глеб задумчиво кивнул и пошел прочь. Вслед ему прошелестело:
– Просто очень рад, такая неожиданность, рад тебе…
Глеб свернул за угол и двинулся в бар.
Возле бара к нему прицепился кудлатый англичанин с глазами сенбернара. На нем был фиолетовый пиджак и желтые брюки. Его звали Албин. Ему было тридцать или сорок лет, он очень долго извинялся за то, что задел Глеба локтем, когда тот пригубливал водку с соком. В конце концов, Глеб поклялся матерью, что не держит на него зла, и тогда англичанин принялся описывать свои впечатления от русских ночных заведений. Он также очертил перспективы рубля в контексте растущего доллара, рассказал, чем кормит кота, взятого им на помойке, а также – как он умеет экономить на бонусах и почему ему нужно участвовать в строительстве общины для больных синдромом Дауна в далекой Киргизии.
На все это Глеб заинтересованно цокал языком и маялся. Как-то незаметно к ним присоединились человека три-четыре. Один из них обнял Албина за острое плечо и, не выпуская, стал с чем-то поздравлять. Он также сообщил, что англичанин успешно руководит довольно большим инвестиционным фондом в России, хотя год назад даже не владел русским языком. Именно тогда его, единственного сына состоятельного шотландского филолога-руноведа, командировали за рубеж, в Россию, в Кузбасс, к шахтерам, определять приоритеты будущей реструктуризации отрасли. Вернулся он через месяц с четко выверенной документацией, правда, опухший и немного заторможенный; по-русски знал по-прежнему мало и через слово твердил – «чуть-чуть». А теперь шпарит, как на родном. «Чуть-чуть», – повторил Албин, обращаясь к бармену, и все рассмеялись.
Глеб подивился, как такой несерьезный на вид человек может управлять финансовой компанией, и, заказав новую порцию водки, стал мягко дрейфовать от неожиданных знакомых, которые в шутку гадали, можно ли акционировать профсоюзы.
– О, Гльеб, я не знаю, кем ты работаешь. – Англичанин потянулся за ним, как пес за поводком.
– Я не работаю, – радушно ответил Глеб и двинулся к выходу.
– О, я тоже не работаю. Фондовый рынок весь упал, совсем весь. Мне нет работа, – не отставал англичанин. – Мой друг, Хью Ньюфелд, говорит: либо бизнес, либо политик, либо алкоголь. Он выбирал алкоголь. Он пишет для фильм, тоже не работает. Сидит дома и бум-бум-бум – пишет на компьютер. Я читал: э-э, много женщин, много кровь, мало русский души, мало Достоевский, понимаешь? У меня в Йоркшир много читал Достоевский. У моего отца много русские книги. Он учил русский язык, но даже не был в России. Здесь очень холодно зимой, совсем другой мир.
Глеб отметил, сколь непринужденно цепляет зануда тему за тему без всякого намерения на чем-нибудь задержаться.
– Здесь такой сильный контраст, очень волнительно. Может быть, скоро начинают стрелять? Все боятся. Хью Ньюфелд, мой друг, забирали автомобиль прямо на дворе, просто так. Это как революшн. В моем доме не чистят в подъезд, просто так, люди писают прямо в лифт. Мне уже говорил про бунт и… такой протест. О, русские очень сложный натур.
– Ну да, ну да, – пробурчал Глеб, пробираясь через толпу. – Кой же черт заманил тебя на наши просторы?