Скопин-Шуйский
Шрифт:
Скопин кивнул головой.
— В той отчине живет моя матушка, боярыня Федосья Тимофеевна, да сиротка Ксеша, боярина Ашметьева дочка, что Борис погубил по навету, да еще брат мой крестовый, боярина Темрюкова сын, отца его царь Иван в Волхове потопил. Тоже сирота да наш сродственник.
Скопин слушал с напряженным вниманием.
— Уж не невеста ли твоя боярышня Ашметьева? — спросил он, пристально глядя на Ощеру.
Ощера покраснел.
— Все в Божьей воле.
— А! — произнес Скопин. — Ну, дальше?
— А дальше, — начал Ощера, и его
— Лжешь! — с загоревшимися глазами воскликнул Скопин, схватывая Ощеру за руку.
— И за царской печатью шлет указы, — хрипло кричал Ощера, — и его пособники на Москву наехали, и Царь Димитрий, он говорит, жив!..
Скопин отшатнулся.
— Ты ума решился, — проговорил он потом, — за такие речи язык рвут! Откуда узнал ты это?
— А узнал я от верного холопа, что бежал из нашей отчины и без отдыха летел на Москву. И принес мне весть, что крестовый брат мой Иван спалил нашу отчину и боярышню Ксешу и матушку увел на Путивль, и всех холопов сманил туда…
Ощера закрыл лицо руками.
— Твою невесту! — воскликнул Скопин.
Ощера открыл бледное, искаженное лицо.
— Давно добирался он до нее, будь он проклят! Князь, а назавтра смерть царю готовят, как прибудут мощи. Каменьями хотят побить царя Василия. Князь, прости! Солгал я тогда тебе, знал, что только хотят подале отправить тебя. Прости, Христа ради!
И Ощера неожиданно упал на колени.
— Бог простит, — тихо и торжественно произнес князь, поднимая с полу Ощеру. — Не буду и судить тебя, расскажи правду.
Ощера, бледный и взволнованный, встал. Князь усадил его, заставил выпить вина, и Ощера рассказал ему все, что знал.
Князь Василий да Голицын с Татищевым, считая для себя Ощеру полезным человеком, сумели убедить его, что царь Димитрий — самозванец, что он враг Христовой церкви и хочет облатынить Русь. Они обещали ему славу и почести, если он примет участие в заговоре. Они убедили его, что царь замышляет убить со своими поляками знатнейших бояр, завладеть их богатствами, потому что царская казна была уже пуста, и на место этих бояр посадить своих поляков, перетопить попов и обратить храмы православные в костелы. Князь Василий клялся, что он сам случайно подслушал, как царь совещался об этом с Мнишеком и князем Вишневецким.
— Дал я им веру, — закончил Ощера. — А про тебя сказали они, что-де жаль князя, молод очень, нечего до времени кровь-то видеть. А что на царя Василия завтра собираются, то это людишки мои про то донесли. — Он помолчал немного и вдруг снова начал: — Обманули меня, обманули! И царя я предал и нового не нашел…
— Тише, — строго произнес Скопин, — венчан на царство Василий Иванович, слаб, надо поддержать…
Ощера опустил голову.
— Не ему, тебе, князь Михаил Васильевич, крест целую, бери и плоть и душу мою! Куда ты, туда и я… Бог свидетель, вижу и понял ныне, что одна опора наша ты, и все-то при царе не любят тебя. Берегись и сам завтра!
Скопин гордо повел глазами.
— Ничья рука на Москве не поднимется на меня. Хорошо, друг, — продолжал он, — все мы ходим под Богом. Не захочет царь, мы без него, да именем его спасем Русь. Соберу своих людей, узнаю все доподлинно и иду на Путивль.
— А я? — спросил Ощера. — Есть у меня еще деревни и в Рязанской, и в Тульской, и в Калужской.
— Бери, кого можешь, иди за мной, я верю тебе, ты мой, — и Скопин протянул ему руку.
Ощера хотел поцеловать протянутую руку, но князь не допустил и обнял его.
— А теперь познакомься с моим ближним, с Ваней Калугиным.
Князь позвал слугу и велел привести Ваню. Через несколько минут Ваня входил в комнату.
— Вот тебе, Ваня, друг, — ласково проговорил князь. — Полюбите друг друга.
Ваня радушно протянул руку Ощере, ему сразу понравилось его открытое, молодое лицо.
— Добро пожаловать, — проговорил он. Ощера радостно взял протянутую руку.
— Вместе будем служить князю, — сказал он, восторженно глядя на Михаила Васильевича.
— Ну идите, да недалеко, к заре понадобитесь, — проговорил князь.
Новые знакомые, поклонившись, вышли.
Как часто бывает между молодыми людьми, Калузин и Ощера уже через полчаса разговаривали как давние друзья. Молодость, ожидаемые опасности, любовь к Михаилу Васильевичу сблизили их.
Ваня провел молодого стольника в свою комнату, и там за доброй чаркой вина они разговорились. Ощера рассказал про свою любовь к Ксеше, про свои надежды, про своего крестового брата и свое отчаянье. Ваня сочувственно слушал его и по временам глубоко вздыхал.
Ощера решил все же в конце концов, если завтрашний день пройдет благополучно, отпроситься у князя вперед с небольшим отрядом, узнать дорогу, разведать, что творится, а главное он хотел быть поближе к невесте. За мать он не опасался. Он знал, что его крестовый брат никогда не решится причинить ей вред, что он даже и не взял бы ее с собой на Путивль, если бы был уверен, что, оставляя ее, не подвергает никакой опасности. Кроме того, князь Шаховской хорошо знал всю их семью. Но Ксеша другое дело. Быть может, Темрюков насильно обвенчается с ней. Все это Ощера высказал Ване.
На душе у Калузина тоже было неладно. Его сердце тоже было задето, но то чувство, которое он испытывал, было для него так мучительно и безнадежно и грозило такими печалями в будущем, что он даже боялся говорить о нем. Он сильно изменился в последние дни, побледнел, похудел. Неотразимое впечатление произвела на него дочь пана Хлопотни с того самого дня, как ее, бесчувственную, принесли в дом Скопина. Никогда в жизни, быть может, Ваня так не молился, как в те дни, когда она, казалось, умирала. Но теперь, когда он узнал, что она вне опасности, он стал еще больше страдать. Всего несколько раз украдкой удавалось ему видеть ее, и его неотступно преследовало ее бледное лицо с большими голубыми глазами.