Шрифт:
Пролог,
действие которого разворачивается более чем за год до описываемых событий
Идея.
Нет на свете ничего сильнее.
Ни меч, ни копье, ни штык, ни пуля, ни пушки, ни шестиствольные пулеметы, способные прорубить просеку в тропическом лесу, ни алхимические бомбы, ни ядовитые газы, ни огнеметы – ничто не сравнится с Идеей. Открыто или исподволь, она проникает не в тело, но в душу, не убивая врага, а превращая его в верного союзника или послушного
Идея ведет человека и целые народы, объединяет вчерашних врагов, приводит к грандиозным победам или сокрушительным поражениям. Идеи подталкивают цивилизацию добром или злостью, восхищают или пугают, но всегда направляют, не позволяя человечеству закостенеть. Людьми движут идеи, а не жажда наживы, которая всего лишь инструмент.
И Огнедел был человеком идеи.
Он знал, чего хочет, и шел к своей мечте так, что становилось страшно.
Он считал существующий порядок неправильным и ломал его всеми доступными способами. Безжалостно убивал во имя светлого будущего, сжигал дома, заводы и людей. Тех людей, без которых, по его твердому убеждению, мир становился лучше: адигенов [1] , политиков и капиталистов.
1
Значение этого и других герметиконских терминов можно посмотреть в словаре в конце книги.
Его идея была дикой, методы – людоедскими, но многие считали его героем. А некоторые – что смогут заставить самого страшного террориста Герметикона служить себе, что им по силам запрыгнуть на тигра и удержаться. Эти люди помогали Огнеделу творить ужасы – в собственных интересах, – но финал всегда получался не таким, на какой они рассчитывали. Они всегда оставались в проигрыше, не удержавшись на лютом звере. Но однажды не повезло и самому Огнеделу: он «славно погулял» на Кардонии, убил всех, кого приказали, поджег планету, ввергнув ее в пожар гражданской войны, но заполучил смертельного врага – лингийского аристократа Помпилио дер Даген Тура, и на этом страшная карьера знаменитого террориста Герметикона завершилась. Он был еще жив, но с ним боялись иметь дело, поскольку охотники Помпилио беспощадно карали тех, кто хоть чем-то помог приговоренному преступнику. От него отвернулись. Его избегали. Все хотели его продать.
Но Герметикон огромен, и нашлись люди, решившие, что знаменитый, хоть и беглый Огнедел еще способен принести пользу. Терданы укрыли террориста от мстительных адигенов, спрятали в надежнейшем месте и стали ждать, когда закончится охота. На их беду Огнедел дураком не был и прекрасно понимал, что, когда терданы убедятся, что охота не прекращается – а зная Помпилио, можно было не сомневаться в том, что она не прекратится, – они его убьют.
Огнедел это понимал и потому затеял собственную игру, поражая охранников единственным доступным ему оружием – словом. Но поражая с неимоверной точностью.
– Мир несправедлив, – прошептал он, глядя в горящие глаза Фелди. И его собственные глаза горели таким же фанатичным огнем. – Наш прекрасный мир проклят, отдан на разграбление адигенам и богачам, которые владеют им без всякого права. Они захватили Герметикон силой и жестокостью, наполнили жадностью и подлостью, и передают своим детям так, словно огромная Вселенная – жалкая шлюха, вынужденная удовлетворять их прихоти. Они решают нашу судьбу и получают все самое лучшее.
– Это нечестно, – твердо произнес Фелди. – Так не должно быть.
– Каждый человек имеет право на достойную жизнь.
– Но что мы можем сделать? – вздохнул Фелди, вернувшись к классическому вопросу тех, кто остро чувствует несправедливость мира, но не знает, как с ней бороться.
– Каждый по отдельности – ничего, – не стал скрывать Огнедел. – Каждый маленький человек способен лишь вздыхать, принимая вселенскую несправедливость как данность, и сетовать на то, что не родился в семье дара.
– Работать от рассвета до заката…
– Без всякой надежды вырваться из порочного круга.
– Влачить жалкое существование.
– Чтобы заработать хозяину лишний золотой.
– Вот уже много лет моя семья мечтает открыть кафе, – сообщил Фелди. – Дед мечтал, но у него не получилось, отец мечтал, пока не умер, потеряв легкие на кожевенной фабрике… теперь мечтают мать и сестра.
– Скромная мечта, – оценил террорист. – И очень славная. Вы всего лишь хотите стать честными, законоослушными людьми, но вам не позволяют, построив каменный забор между вами и вашей надеждой на лучшее будущее.
– Мысль о том, что однажды мы будем владеть доходным заведением, делала нас счастливыми, – вздохнул Фелди.
– Самое обидное заключается в том, что даже такая скромная мечта, скорее всего, окажется несбыточной. У простых людей мало шансов подняться.
– Мы очень стараемся, но вот уже два поколения не могут вырваться из нищеты.
– Вам не позволяют.
– Им нужны слуги и рабы. Ведь если не будет бедных, кем станут богатые?
– Теперь ты понимаешь, что я имею в виду.
– Я понимал это с самого начала.
Фелди был выходцем из небогатой виллемгофской семьи, которая едва сводила концы с концами, балансируя на грани нищеты. Будучи вторым сыном, Патрик не пожелал идти, по примеру брата, на завод и завербовался в армию. А благодаря тому, что три года прилежно посещал воскресную школу при олгеменическом храме, быстро заработал унтер-офицерские лычки. Но это был потолок, пробить который Фелди не мог при всем желании: на офицерский патент могли рассчитывать только высокообразованные терданы.
– Нужно сделать мир справедливым, – мягко произнес Огнедел.
– Нужно его разрушить.
Террорист улыбнулся.
Терданы видели в Огнеделе опасное, но эффективное оружие. И еще терданы видели в Огнеделе конченого психопата, ловкого организатора кошмарных массовых убийств. Терданы искренне полагали, что идея нужна Огнеделу лишь для оправдания собственного безумия, требующего запредельной кровожадности, потому что без нее – без революционной идеи – он бы превратился в заурядного убийцу. Но терданы ошиблись: Огнедел знал силу Слова, и его желание уничтожить мир было искренним.