Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло

Звягинцев Василий Дмитриевич

— Не всем, — снова вмешался Басманов. — Мне и половине России — гораздо лучше.

Кажется, и Ростокин кивнул, но почти незаметно для окружающих.

— Это несущественно в рамках рассматриваемого вопроса. Сейчас дуггуры ведут себя аналогичным образом. Глупо, грубо, неквалифицированно. Они учатся, вы понимаете? Получили выход на новые горизонты и увидели непостижимое, с их точки зрения. Вот и реагируют как могут. Пытаются действовать в сфере собственных представлений и обычаев… То, что мешает, подлежит уничтожению или переформатированию.

— Ну

и как прикажешь нам на это реагировать? — с неприятной улыбкой спросил Шульгин, которому показалось, что Левашов снова начнет публично демонстрировать свое толстовство и призывать к этому остальных. — Они получили доступ ко всему вееру реальностей и везде стараются нас уничтожить. Мы их считаем насекомыми, но пока что дустом брызгают на нас, а мы с той или иной степенью прыткости ухитряемся прятаться под плинтусами. А посильнее брызнут, да чем-то покрепче, тогда как?

— Значит, мы должны их уничтожить раньше, — совершенно спокойно ответил Олег. — Если не найдем способа договориться. Игры кончились. Не тот случай. Агрессия идет с их стороны… Если бы мы дали хоть какой-нибудь повод…

— Уже хорошо, — облегченно вздохнул Андрей. — Помирать, так с чистой совестью. Остается договориться, что именно делать. Эвакуировать всех наших из Африки, Алексея с Сильвией из Лондона? Сосредоточиться здесь или в Новой Зеландии? Оставить все как есть, отвлекая внимание противника, а самим нанести удар в сердце, в нервный узел, в мозг?

— Это — самое правильное, — подал голос Удолин, что-то черкавший в своей ветхой записной книжке. — Иначе ничего не получится. Именно в мозг, который обязательно существует. Разрушить его или парализовать, лишить возможности выходить в иные измерения. И только после этого заняться научными исследованиями, которые обещают быть весьма интересными. А также и полезными. Вы ведь смотрите, господа, что выходит…

И он начал излагать свою теорию, достаточно непротиворечиво обобщающую все известные факты и вытекающие из них предположения.

Глава 17

Басманов вернулся с Валгаллы в Кейптаун, как и было обещано, через десять минут после отбытия, так что даже Сугорин ничего не заметил. Его посвежевший вид воспринял как должное. Умылся человек, побрился, одеколоном спрыснулся. Много ли тридцатилетнему мужчине нужно, чтобы взбодриться?

Пока что ничего не говоря Валерию Евгеньевичу о вновь изменившейся стратегической концепции, он полностью включился в деятельность, соответствующую его здешнему положению.

Положение, конечно, было довольно сомнительное. Во всех смыслах. Для ортодоксальных британских империалистов он оставался личностью вполне одиозной. Предводитель отряда русских добровольцев, воюющего на стороне буров и едва ли не главный виновник всех английских поражений и жертв.

То ли авантюрист, то ли действующий офицер Генерального штаба, реализующий здесь далеко идущие имперские притязания молодого (29 лет от роду) российского самодержца Николая Второго.

Он же — человек, внезапно перешедший на сторону противника под влиянием неожиданно возникшего фактора в виде нашествия наукой не объяснимых исчадий африканских дебрей.

Мыслящий

аналитик не мог не соотнести феномен Басманова с не менее странным феноменом господина Сэйпира, миледи Отэм, их неожиданной дружбы с вначале опальным, а потом чудом возвысившимся адмиралом Хиллардом. И прочими загадочными событиями. Но даже самому вдумчивому человеку, не наделенному талантами Шерлока Холмса, а лучше — патера Брауна, не хватало информации, чтобы свести воедино, в рамках непротиворечивой версии все эти, по отдельности весьма любопытные факты.

Единственный человек, способный проделать нечто подобное, комиссар Роулз, вовремя был нейтрализован, и все свои построения и выводы мог теперь делать только для собственного удовольствия, без всякой надежды применить их на практике. Даже для элементарного шантажа. Но и его неординарные догадки имели бы самое отдаленное отношение к истине.

Зато Лариса и Кирсанов в предложенных обстоятельствах испытывали настоящее удовольствие. Паутина интриг, наброшенная на высший свет и руководство колонии непосредственно на месте и через Лондон, откуда до заинтересованных людей время от времени доходили телеграммы и частные письма, позволяла им дергать за нужные нити, добиваясь желаемого эффекта.

Пожалуй, в обозримой истории не было столь регулируемого негласным образом и без применения насилия общества, чем Капская колония в декабре предпоследнего года девятнадцатого века.

После уничтожения армии инсектоидов у Кирсанова как рукой сняло всю его меланхолию, он снова стал бодр, энергичен, перестал задумываться о «смысле жизни». Это окончательно, по мнению Ларисы, подтвердило ее гипотезу насчет «психической артподготовки» дуггуров. И о том, что неприятель по-прежнему во всех своих операциях действует «методом тыка», не имея единого стратегического плана и реального представления о возможностях людей.

Вместе с Басмановым они уединились в специальном кабинете для особо важных гостей в таверне Давыдова-Эльснера. Заведение процветало, особенно последнюю неделю, когда по идее Давыдова был организован весьма приличный джаз-банд из двух безработных французов и трех евреев, владеющих наряду с другими языками и русским в одесском варианте. Шлягером, исполнявшимся ежечасно, стала пресловутая «Жанетта», разученная музыкантами с голоса Никиты.

В Кейптаунском порту С какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж. Но прежде чем уйти В далекие пути, На берег был отпущен экипаж. Идут ссутулившись По темным улицам, Их клеши новые Метут асфальт…

После нескольких романтических строф весьма приятная для национального самосознания постоянных клиентов кода:

…И больше не взойдут На палубу и ют Четырнадцать французских моряков…