Скорость тьмы
Шрифт:
Он смотрел в небо, и звезды осыпали его разноцветной росой, касались тончайшими остриями, впрыскивали драгоценные эликсиры. Он чувствовал на лице, на груди, на плечах прохладное жжение. Словно звезды покрывали его татуировкой, оставляли на нем отпечатки созвездий, и его дышащая грудь была картой звездного неба. Он стремился душой ввысь, желая улететь в туманные дали, в светящиеся коридоры, за которыми чудился источник вселенского блага, средоточие красоты и любви. Приподнялся на цыпочках, стремясь оторваться от балкона и взлететь. Казалось, это ему удается. Он обрел невесомость, парил. Но телу не удалось одолеть земное притяжение, и в небо улетела только его душа. Умчалась, увеличилась, заняла половину неба, и он, превратившись в созвездие, сверкал в
Счастливый, чувствуя на теле прохладный ожег, вернулся в комнату. Лег, нащупав на подушке ее теплую руку. Бережно, улыбаясь, положил себе на плечо.
Ольге Дмитриевне снилось, что кто-то сильный и нежный взял ее за руку и ведет. Она не видела своего поводыря, лишь догадывалась, кто он. Испытывала доверие, благодарность, нуждаясь в этом властном и нежном водительстве. Их путь пролегал по песчаному берегу, на который накатывались легкие волны, стеклянно плескали на ее босые ноги. На песке лежали ракушки, розоватые, морские, с выпуклыми поверхностями, ребристыми, как раскрытый веер. Или перевернутые, с перламутровыми донцами. Она старалась не наступить на ракушки. Видела их разноцветное множество, впечатанное в песок. В одних вдруг загорался перламутровый свет, сверкали скопившиеся в донце солнечные капли. Другие взлетали, превращались в бабочек. Она шла среди ракушек и мелькающих бабочек.
Поводырь вел ее туда, где ожидало ее долгожданное свидание, встреча с самыми дорогими и милыми. Она увидела их у самой воды. Это были родители, молодые, стоящие на морском берегу, как их запечатлела фотография во время первой французской поездки. Они улыбались, звали ее, были живы и счастливы, и в ней слезная радость. Весть об их смерти была наваждением, нелепой ошибкой, принадлежала дурному сну. А явь была чудесной, они снова были все вместе, неразлучно. Она увидела, что рядом с родителями стоят два ребенка, мальчик и девочка, белокурые, дивные. Почувствовала к ним такое влечение, такое обожание, понимая, что это ее дети, она уже мать. Испытывала к ним материнскую нежность, желание обнять, целовать. Устремилась к ним. Но, как буря, в темных завихрениях тьмы, ринулся со стороны красный грузовик, жутко, в реве, сметая их, взрывая сон кошмаром, расплющивая ее любимых и милых. В горе, врывалась в явь с жалобным воплем, она проснулась, чувствуя невосполнимость потери, чудовищность обмана, жуткую правду.
— Что случилось? — Ратников, проснувшись, обнимал ее, слышал, как она дрожит, как страшно стучит в ней сердце, улавливал ее отлетающий стон.
— Нам надо ехать! Домой! Сейчас! — безумно повторяла она.
— Что случилось? Дождемся утра. Посмотришь сад, чудесный вид на Волгу.
— Нет, надо домой, немедленно!
Они молча одевались. Ратников видел, как осунулось, страшно побледнело ее лицо. Какими черными, с глубинным ужасом, стали ее глаза. Он безропотно подчинялся ее воле, не понимая природу ее ночного кошмара. Вышли из дома. Звезд не было, небо заволокла пепельная мгла. Сквозь яблони, черно-латунная, недвижно светила заря. Сад молчал, словно соловьи, испуганные неведомой опасностью, улетели. Он завел машину, усадил Ольгу Дмитриевну рядом с собой. Светя фарами, освещая клумбу с цветами, гравий с зеленоватыми мерцающими светляками, выехали с территории гостевого дома. Охранник, принимая ключ, отдал честь.
Они катили по узкой дороге, окруженной зарослями. Разноцветно горели циферблаты на приборной доске. Ольга Дмитриевна продолжала вздрагивать, словно ночной кошмар не кончался, следовал попятам. Таился в кустах, в мелькающих сосновых стволах. Она чувствовала летящую за машиной опасность, приближение неотвратимой беды. И сдавленно закричала, увидев, как в кустах затрепетали белые вспышки. По машине хлестнуло, поскрежетало, и она, теряя управление, свернула к обочине, озаряя фарами кусты. Ударилась о стволы, так что лопнуло ветровое стекло, и от удара то ли фары на мгновенье померкли, то ли на секунду ослепли глаза. Осыпанная осколками, продолжая кричать, она заметила, как метнулась в кустах тень, скользнула в свете фар, и на машину обернулось костяное, похожее на череп лицо с пустыми глазницами и оскаленными золотыми зубами. Она видела прежде этот мертвенный лик, который показался ей образом смерти. Потеряла сознание. Ратников, не удержав руль, посадив машину на пень, выхватил из-под панели пистолет, вывалился наружу, и, глядя вслед лучам, освещавшим глубину леса, стал беспорядочно, наугад стрелять. Понимал, что попал в засаду, автоматная очередь продырявила переднее колесо, машину резко повело и ударило о дерево.
— Ты как? — открывал он вторую дверцу, принимая на руки Ольгу Дмитриевну. Она дрожала, жалась к нему:
— Я его раньше видела. Он окликнул меня в городе. Как мертвец из могилы.
— Просто хотели меня напугать! Подавить мою волю, мерзавцы!
Ратников уже звонил по мобильному телефону к Морковникову. Вызывал на подмогу, объясняя место, где был обстрелян. Через полчаса подкатили две машины с охраной. Морковников разослал вооруженных людей по окрестным зарослям, усадил Ратникова и Ольгу Дмитриевну в свой автомобиль и погнал, что есть мочи, в город.
Остановились у дома Ольги Дмитриевны. Ратников хотел подняться к ней, но она не позволила.
— Позвоню вам днем. Я ужасно устала, — сказала она и скрылась. Он не пошел следом. Испытывал боль, недоумение, острое к ней сострадание.
— Ты, Федор Иванович, пригляди за ней. Пусть ее охраняют, чтобы она об этом не знала.
— Будет сделано, Юрий Данилович. Кто мог стрелять, как вы думаете?
— Об этом позднее, — он откинулся на сиденье, глядя, как утренний свет заливает желто-розовый, бело-голубой, еще не проснувшийся город.
Ольга Дмитриевна, оказавшись в своей комнате, упала на кровать и беззвучно стенала, зажимая ладонью рот. Чувствовала, как сквозь стены, сквозь плотные занавески окон вонзаются невидимые лучи, разящие черные частицы. Проникают в кровь, мучительно в ней растворяются, бесцветными ядами омывают тело, рождая страдание, небывалое, невыносимое. Будто от крохотных попаданий взрываются кровяные тельца, истребляются живые клетки, превращая плоть в пылающую боль, делая рассудок вместилищем кошмара. Этот кошмар явился из сна в образе красного грузовика, убившего ее родителей и ее нерожденных детей. Продолжился наяву, когда страшно заскрежетал автомобиль, стал опрокидываться, и в лучах, сквозь синеватую пороховую гарь, мелькнула мертвая голова с хохочущим металлическим ртом. Она поняла, что открылись в мироздании врата ада. Смертельное излучение примчалось на землю, нашло среди миллиардов людей ее одну, и охотится за ней, гонится по пятам, обугливая ее плоть, сжигая душу.
«Скорость тьмы» — повторяла она безумно, заслоняясь подушкой, отбиваясь ладонями от смертоносных частичек.
Ее будущее, в котором она должна была предстать мученицей, пророчество старца, сулящее ей мучительную долю, начинали сбываться. Но она была не готова. Не готова была принести жертву, испытать смертельную муку и, тем самым, спасти беспомощный мир, гибнущую Россию, канувшую в водах Молоду. Она была еще молода, полна жизненных сил и талантов. Не нагляделась вдоволь на белый свет, не насладилась сполна его красотой. Не налюбовалась картинами великих мастеров. Не наслушалась музыки великих композиторов. Не отблистала в обществе счастливых искрометных людей. Ей рано надевать власяницу, рано натягивать белый балахон, в котором уводили на костер ворожей и колдуний.
«Не хочу! Я не мученица, не богомолка, не стучащая костылями калека! Я певица, пою в кабаре!».
Эта последняя мысль показалась спасительной. Бархатный сумрак кабаре, серебристый круг света, куда она ступала в шелковом синем платье, сияя белизной открытых плеч, неся на руках легкую, инкрустированную перламутром гитару, — эти образы заслоняли жуткую картину смерти. Спасали от гибельных лучей. Манили обратно, по другую сторону черты, которую она едва ни преступила, слушая лепет старика в его убогой келье, среди нечистых стен, неопрятных больных богомольцев.