Скорость

Кунц Дин Рей

— И как часто ты к ней приходишь?

— Раз в месяц.

— Почему ты никогда мне об этом не говорила, Айви?

— Тогда мы могли бы поговорить о ней, не так ли?

— Поговорить о ней?

— Поговорить о том, какой она была, как сильно она страдала… от этих разговоров ты обретаешь покой? — спросила Айви.

— Покой? Нет. Почему ты так решила?

— Воспоминания о том, какой она была до комы, позволяют тебе обрести покой?

Он задумался.

— Иногда.

Ее удивительные глаза цвета бренди оторвались от фисташек,

встретились взглядом с его глазами.

— Тогда не говори об этом теперь. Просто помни, какой она была тогда.

Покончив с двумя вишнями, ворон сделал паузу, чтобы размять крылья. Бесшумно они расправились и столь же бесшумно сложились.

— Зачем ты взяла эту фотографию с собой, когда пошла к ней? — спросил Билли.

— Я ношу их с собой всюду, последние фотографии мертвых.

— Но почему?

— Я же гаруспик, — напомнила она ему. — Изучаю их. Они предсказывают будущее.

Билли отпил чая.

Ворон наблюдал за ним, раскрыв клюв, будто кричал. Не издавая ни звука.

— И что они предсказывают насчет Барбары? — спросил Билли.

Пауза перед ответом могла толковаться двояко: то ли Айви обдумывала, что сказать, то ли мыслями была где-то далеко и ей требовалось время, чтобы вернуться.

— Ничего.

— Совсем ничего?

Она уже ответила. Повторять не собиралась.

И богомол с фотографии, лежащей на столе, ничего не сказал Билли.

— Откуда у тебя взялась эта идея, гадать по мертвым? — спросил Билли. — От бабушки?

— Нет. Она этого не одобряла. Набожная католичка, она полагала веру в оккультное грехом. И тот, кто верил в подобное, подвергал опасности свою бессмертную душу.

— Но ты не согласна с нею.

— И согласна, и не согласна, — ответила Айви даже тише, чем обычно.

После того как ворон съел мякоть третьей вишни, косточки остались лежать на подоконнике, бок о бок, свидетельство того, что он признает принятые в доме правила аккуратности и порядка.

— Я никогда не слышала голос матери, — добавила Айви.

Билли не понял, что это значит, потом вспомнил, что ее мать умерла при родах.

— Еще будучи совсем маленькой, я знала, что мать должна сказать мне что-то очень важное.

Впервые он заметил настенные часы. Без секундной, минутной и часовой стрелок.

— Этот дом всегда был таким тихим, — продолжала Айви. — Таким тихим. Здесь учишься слушать.

Билли слушал.

— У мертвых есть что сказать нам.

Блестящими черными глазами ворон смотрел на свою хозяйку.

— Стена здесь тоньше. Стена между мирами. Душа может докричаться через нее, если есть на то сильное желание.

Откладывая в сторону пустые скорлупки, кладя орешки в миску, Айви производила очень тихие звуки, на пределе слышимости.

— Иногда ночью, или в те моменты во второй половине дня, когда, случается, все застывает, или в сумерках, когда горизонт проглатывает солнце и полностью заглушает его, я знаю, она меня зовет. Я буквально слышу ее голос… но не слова. Слова пока не слышу.

Билли подумал о Барбаре, говорящей из глубин своего неестественного сна, о словах, бессмысленных для всех, но имеющих значение для него, пусть пока еще загадочное.

Он находил, что Айви Элгин не только влечет к себе, но и тревожит. Несмотря на всю ее невинность, предупреждал себя Билли, в ее сердце, как у любого мужчины или женщины, должен быть уголок, куда не проникал свет, куда не могла попасть успокаивающая тишина.

Тем не менее, несмотря на то что он думал о жизни и смерти, несмотря на мотивы, которыми руководствовалась Айви, если такие мотивы у нее и были, Билли чувствовал, что она искренне верит в стремление матери дотянуться до нее, в то, что мать не оставит этих попыток и в конце концов своего добьется.

Более того, Айви произвела на Билли такое сильное впечатление, и веское слово тут сказало не здравомыслие, а подсознательная логика, что он не мог полагать ее обычным эксцентричным человеком. В этом доме стена между мирами действительно могла утончиться, размытая многими годами тишины.

Ее предсказания, базирующиеся на мертвых, редко сбывались хотя бы в малой степени. Она винила себя в неумении правильно истолковать увиденное, но отметала предположение, что гадание по мертвым в принципе бесполезно.

Теперь Билли понимал ее упрямство. Если живой не мог узнать будущее по уникальным особенностям каждого мертвого тела, тогда, возможно, и мертвые ничего не могли сказать живым, и девочка, жаждущая услышать голос матери, никогда его не услышит, как бы ни прислушивалась, сколько бы времени ни молчала, ловя каждый звук, нарушающий тишину.

Вот она и изучала фотографии сбитых автомобилями опоссумов на обочинах дорог, мертвых богомолов, птиц, упавших с неба.

Она тихонько ходила по дому, беззвучно чистила фисташки, едва слышно говорила с вороном или совсем не говорила, и временами тишина становилась гробовой.

Так случилось и на этот раз, но Билли разорвал тишину.

Заинтересованный не столько в анализе ее поведения, сколько в ее реакции, наблюдая за нею более пристально, чем это делала птица, Билли сказал:

— Иногда убийцы-психопаты оставляют себе сувениры, которые напоминают им о жертвах.

Словно не увидев в этой реплике Билли ничего странного, с тем же успехом он мог сказать, что день выдался жарким, Айви глотнула чая и продолжила чистить орехи.

Он подозревал, что ничего из сказанного Айви кем бы то ни было не вызывало у нее удивления, словно она всегда заранее знала, какие слова будут произнесены.

— Я слышал об одном случае, — продолжил Билли, — когда убийца срезал лицо жертвы и хранил его в банке с формальдегидом.

Айви сгребла скорлупки со стола и опустила их в мусорное ведро, которое стояло у ее стула. Не бросила, а опустила так, чтобы обойтись без шума.