Скорпионы в собственном соку
Шрифт:
Болотной твари это показалось бы домашним очагом.
Музыкальным сопровождением была старая песня Мари Трини, черт бы ее побрал.
– Глаза твои проклятые, кусок козла! Как давно ты ко мне не заглядывал!
Это «ласковое» приветствие произнесла в адрес Асти голосом главы профсоюза дальнобойщиков женщина за барной стойкой, толстуха, которой явно была уготована роль королевы ночи, чудо природы ростом метр восемьдесят с лишним и весившая не менее чем сто двадцать килограммов, одетая в черную рубашку с глубоким вырезом, которая могла бы послужить шатром для цирка «Прайс», при этом воздухом у нее дышала, так сказать, значительная часть пары грудей размером с Эверест и К2, а руки у нее были, как у Геракла, с татуировками, по одной на каждой: «Не забуду мать родную» и герб второго иностранного легиона Гусман де Альфараче.
Я подумал,
Асти и бывший легионер запрыгнули на стойку, каждый со своей стороны, чтобы слиться в объятии, похожем на встречу двух океанов – Атлантического и Тихого – на мысе Горн; затем они с Асти залепили друг другу поцелуй по всем правилам, который заставил меня покраснеть.
Когда обмен слюнями закончился и башки их разделились, Асти снял пальто с той же ловкостью, как и в день нашего знакомства, когда он хотел накостылять мне, и без дальнейших церемоний стал заниматься армрестлингом с хозяйкой на барной стойке, – их битва привлекла к себе внимание уважаемой публики и породила некое пари сексуального характера, которое я не осмеливаюсь тут воспроизвести.
Через четыре или пять минут ожесточенного соревнования, в ходе которого бицепсы и трицепсы чуть было не взорвались, вены на лбу вздулись, словно при апоплексическом ударе, и каждый из них несколько раз готов был вот-вот сломить противника… Асти проиграл. Ручища бывшего легионера словно бы в замедленной съемке пригибала лапу своего визави до тех пор, пока та не коснулась косточками пальцев дерева.
У благородной дамы победа, по-видимому, возбудила похоть. Под черным хлопком выступили соски размером с заклепки висячего моста в Португалете. Мне стыдно говорить об этом, но в этот момент она представилась мне огромной кровяной колбасой.
Однако самым любопытным в бывшем легионере было то, что ее, как бы это сказать, «странная морфология» венчалась головой с волосами, крашенными в платиновый цвет, которые, кажется, зубами оборвал противник, но с красивым лицом, – отекшим от спиртного, от ожирения и развращенности, но, несмотря ни на что, очень похожим на нежное лицо Шелли Уинтерс во времена «Винчестера-73», когда она еще была хороша.
Ужасная клака приветствовала окончание испытания криками «ура» и свистом. Хаддок и мега-Шелли Уинтерс радостно засмеялись и снова обнялись.
Отдышавшись, побежденный представил мне этого гибрида.
– Пачо, разрешите представить вам мою хорошую подругу Хуану Сватью… Не спрашивай, откуда взялось прозвище Сватья, потому что об этом не знает даже ее подружка. – Асти кивнул головой в сторону Лона Чейни, который стоял в нескольких шагах от нас и с удовольствием наблюдал за пылким проявлением чувств своей возлюбленной.
Я более пристально рассмотрел Лона Чейни: под своего рода бурым саваном, покрывавшим его, вполне могли скрываться некие женские формы, хотя также и тело слонообразного мужчины.
Остаток произошедших там событий, вплоть до знаменательного открытия, я помню весьма смутно. Хотя странна не эта амнезия, а то, что я не умер той ночью.
Мы вместе со Сватьей пили ту же бурду, что пила она, – джин «Лариос» с лимонным «Касом», не знаю сколько: у меня озноб от одной мысли об этом – и нюхали то же, что нюхала она – кокаин, смешанный со спидом и синтетическим мескалином, – явно разбавленный побелкой со стены, учитывая глубину царапин, – который окружил все и всех двойным или тройным нимбом и благодаря которому шум – песни Мари Трини, единственную, кажется, музыку в этой самой настоящей адской кухне, – достигал моего слуха полосами, как бы потоками децибелов.
Самокрутка, свернутая из двух соединенных кусков папиросной бумаги, с нигерийской марихуаной и ливанским гашишем, которая свалила бы с ног Боба Марли, довершила клиническую картину.
Со своей стороны, Лон Чейни курил анашу с шестью ведьмами из «Макбета», которые освежались гадким теплым вином подвалов Делапьер из кувшина, – думаю, я тоже к нему приложился.
Я сохранил из этого крещендо множественной интоксикации только визуальные flashes [59] и несколько образов: как, собравшись пойти помочиться, я ошибся дверью и попал в незнакомое место, возможно, служившее складом или мертвецкой, погруженное в потемки, где наткнулся лицом на нечто, схожее с паутиной, и еще на что-то другое, мясистое, неизвестного происхождения –
59
вспышки (англ.).
60
фигура классического балета, прыжок на большое расстояние.
И сочетание ярких чувственных и визуальных образов, подавшее мне великую идею.
Не знаю каким образом, но я в конце концов оказался лежащим на одной из засаленных кушеток, стоявших возле стен, в обществе одной из ведьм. Она разделась. Она была уродлива, но у нее были потрясающие груди, их худоба возбудила мое стенобитное орудие. Более того, будучи подругой Лона Чейни, она обладала задницей – достойной уважения задницей.
И тогда это случилось.
Покуда я сосал ей на славу сделанные соски, эта обезьяна сделала мне классический минет, один из самых лучших в моей жизни, до конца, именно что называется до конца.
Несмотря на то, насколько я был полон алкоголем и наркотиками, процесс эрекции чрезвычайно возбудил меня.
И непосредственно перед тем, как я излился, у меня случился приступ ясновидения: божественное откровение, предназначенное только для моих расширенных зрачков.
Лон Чейни опиралась на барную стойку, спиной ко мне и совсем рядом, – конура была длинная и узкая, словно крысиная задница, – я продолжал лежать на кушетке, примат работал надо мной, лежа сверху. Лон Чейни по-прежнему оставалась нагой; она целовала свою подружку Сватью, которая, как и раньше, пребывала на барной стойке, а Асти лежал на ней, оставив в ней свой член, и храпел со звучностью вулкана Кракатау во время извержения. Я обратил внимание на задницу Лона Чейни: она была идеальна! Красива и идеальна – два белых плотных полушария, которые немедленно напомнили мне о карте полушарий на развороте моего школьного атласа… И покачивающаяся задница примата перед моим лицом представилась мне церковным колоколом, чей звон в конце концов соединил в общий образ двухмерный глобус Земли и крайний бильбаизм, который представляет себе план города исключительно в планетарных масштабах:
Я увидел эти буквы, выполненные в изящной английской каллиграфии, и белый неон на освещенном однородном красном фоне. В сорок два года, в вонючем отхожем месте, в середине оргии ярмарочных уродцев я наконец открыл свою миссию в жизни: организовать «Карту полушарий Бильбао» – лучший бар закусок из всех, когда-либо существовавших на планете.
Счастливый от этого озарения, я кончил. Я кончил с такой силой, что меня ослепил чистейший белый свет. Думаю, это было более чем галлюцинация: это высвободилась энергия от распада пары миллионов нейронов.