Скотина
Шрифт:
Включил, пересмотрел ролик с обеда. Окно открыто, свечи не ровно горят, задувает так, что скатерть заворачивается, а полы балахонов у этих наблюдателей не колышутся. Что-то их окружает, защищает. Невидимый кокон, поле или магия в действии. Если наблюдатели такие в каждом доме, нет-нет да увидят то, что некоторые предпочли бы скрыть. Организация, которая их послала, защитить своих слуг должна. Или они ничем не пробиваемые, или за нападение на Око смерть немедленная и ужасная. А может и все вместе.
Некстати кольнуло. Раньше такие размышления мне же вообще были не нужны,
Прикрыл глаза, начал повторять таблицу умножения. До пяти без проблем, вперёд, назад, вразброс. Значит Боре знакомо. Остальную школьную хуже, ответ всплывает не сразу, с задержкой, лёгкое покалывание в висках. После десятки совсем тяжко, на двенадцать, тринадцать ещё смог осилить, морщась от рези в голове, дальше беспросветный мрак. Как же так, я Левушку на ментальную арифметику водил, до двадцати свободно умножал.
Нарушила печальные размышления матушка. Вбежала как на пожар, начала метаться по комнате, — Боренька, уездный исправник прибыл, с тобой поговорить желает, по дядьке.
Я недовольно хрюкнул, — какого ещё дядьке, ну?
— Сыночек, родимый, про то, как ты тело нашёл. Ах, маленький мой. Это же какой ужас для ребёнка, человека в петле увидать. Это вот этот самый — стресс. Паскуда, не мог подальше повеситься, ни на глазах моего родненького. Я же ему доверяла, он же тебя с малых лет, и сопельки вытирал, и одевал, и в школу, и вот на тебе, удавился.
Я встрепенулся, — Кто пришёл, инквизор?
Матушка всплеснула руками, — Упаси Вечный ученик, какой инквизор, простой исправник, местный. Не волнуйся смерть баронских его не шибко касается, это дела наши, семейные. Отец ему заплатил, пусть разбирается, от чего дворовые в петлю лезут. Ну вот чего им не хватает, если к ним со всей душой, а они в петлю.
Понятно, чего не хватает, отношения людского. Покосился на окно, вон у тех бы спросили, на воротах прибитых. Не было печали, слуга значит мой вздёрнулся. Хотя не удивительно, от общения с Борей и застрелиться можно, первым попавшимся столовым прибором. Не первый случай, а раз барон следователя позвал, не чисто дело. В петлю без причины не лезут.
Что я знаю про исправников? Не мелкий чин, уровня начальника полиции. Но тут прошлые знания не помогут, чувствуется, что все наизнанку.
Мама продолжала, — я позову, приглашу, государев человек, ждать не привычен. Ты не переживай, расскажи, чего видел. Я рядом постою, если чего мы его в шею раз.
Я её остановил, надо бы информации побольше выудить, — Мам, погоди, а вдруг он меня арестует, — скуксил плаксивую рожу, — Я не хочу в тюрьму, там кормят плохо.
Матушка подбежала, обняла, — Маленький мой, да как же арестует то, кто ему позволит? Да мы его, — и внезапно тоже разревелась.
Надо ей сознание перегрузить, пока плывёт, — А ещё меня Лилия обижает, вот смотри как лицо поцарапала. И Дашу за руку дёрнула.
— Ой, бедненький мой, уж
— А как же исправник, он меня бить будет?
— Да как же бить, ты же аристократ, на тебя даже голос повышать нельзя.
— А ещё меня Коля за обедом вилкой тыкал, вот прямо в бочок.
В процессе утешения друг дружки потихоньку вытянул, утром проснулся Боря, пора одеваться, а Тимофея нет. В колокольчик звонил, орал, ногами топал – не идёт. Разозлился, толкнул дверь в смежную комнату и носом в болтающиеся калоши, по которым моча стекает.
Да тут не просто стресс, тут травма детской психики. Невротической депрессией пахнет и прочими фобиями. Не понимаю, где толпа психотерапевтов. Куда матушка смотрит?
Исправник вошёл почти строевым шагом, щёлкнул каблуками. Обернулся в восточный угол, поклонился на образок с ладонями, сложив свои лодочкой. Ещё ниже матушке, по мне мазанул взглядом вскользь, как на недоразумение. Ну, к таким взглядам я уже привыкать начинаю. В возрасте мужичок, китель потёртый, розовая проплешина, но остатки военной выправки не спрятать. Лицо открытое, честное, красный нос и мешки под глазами выдают любителя зелёного змия. Любителя, почти перешедшего в профессиональную лигу.
Око выдвинулось из ниши и сделало пару шагов, заинтересовалось тоже.
Седые усы дёрнулись, — Борис Антонович, простите покорно, вопросов пара для отчётности перед Антон Петровичем.
Вижу нервничает, но храбрится, виду не подаёт. Прямо в глазах печаль — «И что я тут время теряю». Не в восторге от общения с аристократами, не в своей тарелке. Как я тебя понимаю.
Я оттопырил губу, сказал важно, с закосом под голос барона, — Ну чего, ну.
Исправник развернул планшетку, обычную кожаную, выудил огрызок карандаша, — Борис Антонович, вы тело обнаружили 22 августа в 9:30 утра.
Не понятно, то ли вопрос это, то ли утверждение.
— Ну чего, ну, проснулся, одеваться, а его нет. Ну я это, громко крикну, потом его нет. Ну и это, а он там.
— Ага, Борис Антонович, дальше что было, пожалуйста, каждую мелочь.
— Да что, то было то. Вот, сам я.
Усы исправника поползли в стороны, — Как, чего сам?
— Ну сам, сам это, штаны надел.
Исправник что-то покарябал в блокноте, — Утверждают, что кричали вы сильно, так что весь этаж сбежался.
— Да брешут, вот, что там вскрикнул разик. Да и не вскрикнул даже, а так.
— Ага, понятно. А скажите, Борис Антонович, вы криком подзываете дядьку, или в колокольчик звоните? Вот же у вас на столе колокольчик.
Дался ему этот колокольчик, — Да, в колокольчик, чего. К столу вот вставать надо. А утром с кровати, вот.
Госпожа Милослава, я попрошу Бориса Антонович, извольте, покажите как увидали и стояли как.
— Ну чего, ну, — нехотя поднялся, покосился на родительницу и поплёлся к двери.
Матушка подала голос, — Не трогали ничего там, барон то не велел. Все как в первый день, только тело забрали, ваши же, это открытие делать.