Скотство и чуть чуть о плохих грузинах
Шрифт:
– Раньше свет петербургского общества был представлен родовыми аристократами. А теперь свет – это актеришки родом из провинции и прочие, что рифмуются со словом "аристократы", – утешала Кира своего Сережу.
– Она мне даже спасибо, даже досвиданья не сказала, – сокрушался Сергей.
Они сидели на диване в Кириной квартирке и смотрели по светскую хронику по МТV. Там как раз сказали, что Хованскую прямо из машины выбросили, и интервью с ней потом показывали, и новую
– Представляешь, я еду по МКАДу, как раз на Ленинградку собираюсь выезжать, чтобы домой на Питер, а тут эта знаменитая фря на обочине стоит скучает, – грустно рассказывал Сережа, – а она мне даже потом ни спасибо, ни досвиданья.
– Наплюй на нее, – обнимая Сережу, сказала Кира, – все они из этой тусовки сволочи и дегенераты.
Вот уже месяц, как выписавшись из больницы и сняв гипс с лица, Кира жила теперь с Сережей. Это он тогда, спускаясь по лестнице и найдя избитую Киру, обрел в ней свою Судьбу. Так что, как только Кира выписалась, она пригласила соседа сверху – попить чайку, отпраздновать ее выздоровление. К тому-же ее собачка Мультик была у Сережи, ах, получается, он ее дважды выручил!
Сережа оказался очень хорошим. Квартиру над нею он снимал, потому как сам был родом из Вологды. Здесь в Питере у Сережи была долька в каком-то маленьком фармацевтическом дельце. Настолько маленькая долька в настолько маленьком дельце, что в свои пусть нечастые, но случавшиеся командировки в Москву за товаром – ездил Сережа на очень старенькой машине.
– Купи машинку, – сказала Кира Сереже, памятуя, как пару раз, когда за нею ухаживал еще Максим Тушников, ее катали на дорогой иномарке.
– Во-первых, я еще не заработал, – строго ответил Сережа, – во-вторых эта, если угонят, ее не так жалко, а мне в командировках порою приходится ее оставлять хрен знает где, а в третьих, сперва на квартиру заработать надо.
Кире импонировала рассудительность Сережи. И втайне, она уже даже просчитывала в голове, что если у них с Сережей сладится, то они могли бы пока жить в ее – Киры квартире, а если бы еще у них бы родились и дети, то уж тогда, совместно, они могли бы подумать, как продав эту с прибавкой денег, можно было бы купить двушку, или даже трешку. И советуясь порою с подружками, Кира даже находила поддержку в этих своих мечтах, так как ее продвинутая в законах товарка Лёля Кузнецова объясняла Кире на пальцах, – если даже вы будете вступать с ним (под этим "с ним" Лёля подразумевала Кириного Сережу) если с ним вы будете вступать в совместное обладание новой квартирой, то твоя доля будет оговариваться при приобретении, а также будет оговариваться и доля вашего ребенка, и если даже случится развод, (здесь Лёля плевала через плечо) то ничего страшного, ты не только получишь свою долю в виде проданной этой однушки, но и с Сережи своего оттянешь часть вложенных им, потому как ребеночку тоже причитается.
Вобщем, покуда деток у них не было, они жили в Кириной квартире и каждый из них вечерами мечтал о своем.
– О чем мечтаешь? – спрашивала Кира, когда после приступа объятий, они отлеплялись друг от дружки и погасив телевизор, тихо посапывали, каждый на своей подушке ее широкого в пол-комнаты раскладывающегося
– Мечтаю о том, чтобы бизнес расширить, квартиру купить, потом машину, – говорил Сережа в тихий мрак едва белевшего над ними ночного потолка.
– Ну, пока можно жить у меня, – отвечала Кира, и доверчиво клала свои руки на грудь любимому, щекой прижимаясь к его мощному плечу.
– Хорошо, спи, потом обсудим, – отвечал Сережа, и они засыпали.
А наутро, проснувшись, они начинали быстро передвигаться по маленькой квартирке.
Сережа выбегал с Мультиком на улицу, Кира бежала в душ, потом в душ залезал Сережа, а Кира на кухне варила два яйца вкрутую и кофе в большой турке.
А потом на ржавой "девятке" Сережа отвозил Киру в ее туристическое агентство, и помахав ей на прощанье, сам газовал на Лиговку, где находилась его фармацевтическая фирмочка.
Все у них было хорошо.
Сережа был счастлив, что встретил Киру.
– Она такая интеллигентная, такая умная, – говорил он приятелю, с которым служил в армии, – она знаешь, что сказала? Она сказала, что Россия деградировала в том, что если прежде светским обществом было общество родовых аристократов, то теперь светским обществом у нас стала тусовка артистов, которых те аристократы к себе бы и на порог не пустили…
– Да, умная у тебя баба, – соглашался армейский друг, – и где ты такую нашел?
Чтобы, вероятно, не вызывать разнотолков в тонком деле инициации законотворчества, хозяева забили стрелку не у себя на Старой площади, а в Охотном ряду, в комитете Думы по телевидению и печати.
– Я по этому случаю вспоминаю, как старый разведчик фон Зейдлиц сетовал своей секретарше Ангелине Бюхер на то, что эсэсовские выскочки устроили явку в его родовом замке, – шепнул Лагутин Вездеславинскому, – это, если не помнишь, из Щита и Меча с Любшиным и молодым Янковским.
– Помню, – бесстрастно ответил Вездеславинский, – но аналогии не вижу, и ты вообще лучше воздержался бы от таких сравнений, по твоему Медвединский это Гимлер что ли?
– Ну, не Гимлер, разумеется, далеко ему до Гимлера, – согласился Лагутин и уже пожалел, что неудачно сострил.
Лагутин, Брэм, Погребайло, и Вездеславинский были вызваны в Комитет, и туда же со своим пакетом предложений должен был еще приехать и Медвединский.
– Деньги в казне завелись, казна хочет, чтобы народу жилось веселее, – предугадывая, с чем приедет Медвединский, сказал Погребайло, – ясное дело, в стране мы должны обеспечить стабильность мыслей, это нам еще в августе в Сочи говорили.
– В Сочи нам говорили, что мы ответственны не за стабильность мышления у населения, а за полное отсутствие какого-то ни было мышления, пусть трудящиеся и тунеядцы смотрят на бокс и на фигурное катание, пусть жрут свою дешевую колбасу с сардельками, в то время как…
– В то время как что? – прервал Брэма Вездеславинский.
– Ничего, – смущенно ответил Брэм.
– Вот то-то, что ничего, – повысив голос заметил Вездеславинский, – покуда ты хорошо живешь, не зли толпу, и ты за это в ответе, понял?