Скрипачка
Шрифт:
— О чем?
— Обязательно отвечать?
— А вы как думаете? Человек мертв, это не игрушки.
— Я хотел попросить его, чтобы он меня не увольнял.
— Он хотел вас уволить?
— Да.
— За что?
— За… — Рыбаков замялся, поглядел в сторону. — Я не совсем вежливо говорил с ним на репетиции.
— Вы поссорились с Кретовым?
— Можно сказать, что так.
— Кто здесь из оркестра? — Лавров оглядел кабинет.
— Все, — хмуро произнес Гурко.
— Вы присутствовали на репетиции, во время которой у Кретова и Рыбакова вышел конфликт?
— Все
— Хорошо. Рыбаков, что было дальше? Вы вошли в номер… Дверь, кстати, была незаперта?
— Да. Я вошел и увидел мертвого Кретова. В воде был включенный кипятильник.
— Что вы сделали, когда это увидели?
— Выключил кипятильник. Выбежал из номера, стал звать людей.
— Кто вас видел выходящим от Кретова?
— Никто, — удивился Рыбаков. — Я ж сказал, я сам позвал… Чегодаева вон, Гурко. Потом многие прибежали.
— Ясно. Здесь присутствует кто-нибудь из соседнего с Кретовым номера?
— Я. — Пальцы Прохорова еще сильнее затеребили мятую бумагу.
— Вы находились в номере последние два часа?
— Да.
— Вы ничего не слышали за стеной?
— Слышал, — вздохнул Прохоров.
— Что вы слышали? — оживился Лавров.
— Валерка, ты уж прости… — Прохоров дрожащей рукой вытер взмокшую шею. Рыбаков молча и равнодушно покосился на него и снова уставился в окно.
— Так что вы слышали?
— В общем, он это, старлей, — кашляя, пробормотал Прохоров. — Все я слышал.
— То есть вы утверждаете, что Кретова убил Рыбаков? — удивленно переспросил Лавров. — Почему? На каком основании?
— Я слышал, как Павел Тимофеевич вдруг закричал. Он кричал… ну понимаете, так кричат, только когда знают, что тебя хотят убить.
— Вы можете повторить дословно?
— Да, пожалуй. Он кричал: «Флейта, проклятая флейта! Убийца!»
— Ничего себе! — присвистнул Лавров. — Отчего же вы не прибежали на этот крик? Можно ведь было его спасти!
— Дело в том… — снова судорожно закашлялся Прохоров. — Вы не знаете Павла Тимофеевича. Я не понял, в чем дело. Он, видите ли, бывал часто ужасно груб, не стеснялся в выражениях. Любой, кто фальшивил во время игры или вступал не туда, у него мог заслужить титул убийцы. Я и подумал… Валера днем поцапался с Кретовым, а тот никак не мог успокоиться, возмущался. Кретов ведь на Валеру здорово рассердился.
— Но ведь вы только что сказали, что так, как кричал Кретов, кричат только перед смертью.
— Это я сейчас понимаю. А тогда я решил, что он просто в бешенстве.
— Это верно, — вдруг подтвердил до сих пор молчавший Чегодаев, — Кретов иногда так орал на оркестр, будто его и впрямь хотят убить.
— То есть Кретов был нервным и невыдержанным?
Почему-то в этот момент Лавров взглянул на Алю, и та поспешно кивнула:
— Точно.
— На каком инструменте вы играете, Рыбаков?
— На флейте.
— Так… — Лавров задумался и замолчал. Думал он довольно долго, затем спросил: — Рыбаков, вы употребляли сегодня спиртные напитки?
— Ну… да.
— И много?
— Какое это имеет отношение к Кретову?
— Отвечайте на
— Прилично.
— Вы были очень злы на дирижера?
— Очень, но это же не означает, что я собирался его убить!
Валера впервые за эти два часа почувствовал волнение. Хмель постепенно проходил, и он начинал понимать, что никто из присутствующих, кажется, не сомневается в том, что именно он сварил проклятого Кретова в ванне. Как же так? Он, Рыбаков, конечно, выпил с трех часов изрядно, но не настолько же, чтоб себя не помнить.
— Вы были очень злы… — задумчиво повторил Лавров, не обращая никакого внимания на конец рыбаковской фразы. — Тогда у меня вопрос к присутствующим. Не слышал ли кто-нибудь из вас, чтобы Рыбаков… ну, скажем так, угрожал Кретову, обещал свести с ним счеты или нечто подобное?
Алька почувствовала, как ладони становятся мокрыми. Гурко продолжал угрюмо молчать, глядя в пол, Прохоров оживился и заерзал, но вслух ничего не произнес.
— Значит, не слышали?
— Было.
Аля вздрогнула и перевела глаза на сказавшего это Чегодаева. Тот сделал шаг от дверей, у которых так и стоял все это время.
— Вы инспектор оркестра? — вдруг поинтересовался до того безмолвствующий напарник Лаврова.
— Да, я инспектор, — подтвердил Васька, почему-то обращаясь не к нему, а к Лаврову.
— Так что было? Мы вас слушаем, говорите, — разрешил тот.
— На последней репетиции, после того как Кретов обещал уволить Рыбакова, тот сказал ему: «Вам это даром не пройдет!»
— Так и сказал?
— Да.
— Ты чего, Вась? — Валерка попробовал улыбнуться, но это удалось ему с трудом. — Ты ж знаешь прекрасно, я просто трепался. Ты что… вы… правда думаете, что я… его… — Он споткнулся о молчание, остановился, потом с силой треснул кулаком по администраторскому столу и крикнул: — Да вы с ума сошли!
— Тихо, Рыбаков, тихо. Вас еще никто ни в чем не обвиняет. Идет опрос свидетелей, не стоит так волноваться. Вы не согласны с тем, что сказал инспектор?
— Нет!
— Вы не говорили Кретову эти слова?
— Говорил, — устало подтвердил Валера.
— Так что вас не устраивает?
— Все меня не устраивает. Все. Я имел в виду другое.
— Поясните, что именно?
— Ну… Что Бог его покарает.
— Бог? — насмешливо переспросил Лавров. — Вы сильно верите в Бога?
— Идите к черту.
Валерка отчетливо понял, что напрягаться бесполезно. Его, конечно, заберут. Прямо отсюда. Зачем ментам трепыхаться, когда дело вот оно, почти уже сшито? И кипятильник он, дурень пьяный, вытащил из розетки своими руками — пожалел Крета, чтоб не сварился окончательно. Стало быть, на вилке его пальцы. Эх, гад Васька! Ну Прохоров, тот понятно, трус, в оркестре новый человек, Валерку совсем не знает. Но Васька! Тихий, подлец, воды не замутит, а свое давит, выжимает. Валерка ему давно глаза колет так называемым нарушением дисциплины, небось рад был до чертиков сегодняшней их стычке с Кретовым. Так ведь не успокоился, дальше пошел! Гад, точно гад! Все они… все молчат, никто не заступился, даже Серега — друг называется!