Скрябин

Федякин Сергей Романович

Его ценили учителя, слушатели и даже рецензенты. Один из первых откликов на выступление Скрябина — от 24 ноября 1888 года — вышел из-под пера известнейшего музыкального критика Н. Д. Кашкина: «Игра этого молодого виртуоза, судя по костюму еще ученика гимназии, отличалась большим разнообразием и характерностью, ясно обрисовывавшими исполняемые номера».

Более поздняя рецензия, тоже консерваторских лет, показывает, насколько Скрябин вырос за два года:

«…Концерт Гензельта (1-я часть), по своеобразности технических приемов — одно из труднейших фортепианных сочинений, был сыгран учеником Скрябиным (класса профессора Сафонова) с таким спокойствием и самообладанием, какие можно встретить

только у вполне опытного виртуоза. Скрябин решительно делает громадные успехи и не только в смысле виртуозности: игра его, чрезвычайно симпатичная, обнаруживает и несомненные признаки чисто художественного дарования».

И еще одно документальное свидетельство об игре Скрябина — виолончелиста К. Ю. Давыдова. Он услышал юного музыканта на экзамене. И тут же для себя записал: «Гениальные задатки».

* * *

С тех пор как кадетский корпус навсегда ушел в прошлое, Скрябин жил с тетей и бабушкой в небольшой квартире на Остоженке. У него был свой кабинет, где он не просто «занимался», но жил в музыке. И эта страсть к творчеству не раз заставит тетю поволноваться.

Обычные консерваторские дни. Саша возвращается с урока от Сафонова. Торопится за рояль: нужно быстрее выучить заданное. Учит он «с ходу» и в то же время с большим старанием. Но вот пальцы его начинают «блуждать», рождаются какие-то иные аккорды. Фантазия берет верх, он начинает сочинять свое. Иногда тетя подойдет, напомнит: а как же заданная пьеса. И Саша вскакивает, ходит из угла в угол, наконец садится и снова принимается за урок.

Сочинительство часто начиналось как болезнь. Он становился молчалив, на вопросы отвечал рассеянно и невпопад. Тетя знала, что теперь за племянником нужен глаз да глаз. Саша сочинял — и не мог остановиться. Ночами его мучили галлюцинации.

— Тетя, слышишь шум?

— Это столяры, — успокаивает самоотверженная его воспитательница. — Они живут под нашей квартирой, работают и громко разговаривают.

Саша успокоен. Но на часах еще 4 часа утра, весь дом спит и вокруг — полная тишина. Иногда он холодеет от входящих в него звуков. И тетя должна крепко держать его голову. Тогда он сначала взрывается слезами, но потом утихает, засыпает. Встает поздно, около четырех дня. Но, начиная работать, — становится спокоен. Творчество мучило, но оно же и приносило умиротворение. «Такое нервное состояние бывало у него почти всегда перед появлением на свет какого-нибудь нового произведения, — вспоминала Любовь Александровна. — Доктора говорили, что его организм слишком слаб для такой колоссальной умственной работы. И действительно, когда он сделался старше и организм его, вероятно, окреп, эти явления мало-помалу прекратились».

Погружаясь в творчество, живя своим творчеством, он не любит выходить из дому. Редко посещает товарищей, чаще они приходят к нему на вечерний чай. В эти годы его гости — Авьерино, Черняев, Рахманинов, Левин, Буюкли, Розенов, Шор. В эти вечера Скрябин предается отдыху: он весел, много смеется. Но вот он один — и опять начинается изматывающее силы творчество. Даже когда его везут на отдых и тетя надеется, что ее Шуринька наконец вздохнет, наберется сил, Скрябин не может бросить ни фортепиано, ни своего сочинительства.

Лето 1890 года под Киевом. Сначала — сама древняя столица, где Скрябин и Любовь Александровна провели два дня. Они бродят по городу, озирают древности: Софийский собор, Киево-Печерскую лавру… Потом до полуночи просиживают на берегу Днепра. Все это — лишь передышка. Рояль взят напрокат, и в доме брата Любови Александровны, в 70 верстах от Киева, Скрябин снова отдается работе.

Чудный бор, в жаркие дни наполненный одуряющим смолистым запахом. Небольшая речка, у берегов которой тоже можно просиживать часами. Непокорный Саша целыми днями сидит в духоте, у рояля, занавесив окна от света и мух. Он пишет не переставая, успокаивая тетю лишь уверениями: вот-вот закончу — и буду отдыхать. Выходит из дому лишь в сумерки, бегает с двумя мопсами по парку, и те визжат от восторга и обожания.

Лето замечательное и — рубежное. Вернувшись, он попытается «стать самостоятельным». Однажды от товарищей он услышит, что слишком избалован, что не умеет сам о себе позаботиться. Тогда, взволнованный, он и придет к тете с просьбой отпустить его пожить вместе с друзьями. Чтобы успокоить ее и бабушку, он уверяет, что будет навещать их каждый день. Бабушка в отчаянии, но тетя спокойно соглашается: Саша уже взрослый, он имеет право жить так, как считает нужным.

«Коммуна» недолго вдохновляла Скрябина. Бабушка с тетей переезжают на новую квартиру в Волхонском переулке, небольшую, но теплую и уютную. Дальновидная тетя приготовила комнату и для племянника. Когда она утречком пришла в гости к Саше, то встретила шумную, веселую компанию музыкантов. Ее кормят, поят кофе. Авьерино рассказывает, как, уступив кровать Саше, сам преотлично устроился на рояле. Саша смеется вместе со всеми, но тетя видит печаль в его глазах, чувствует, как он нервничает. Хорошо зная своего «Шуриньку», она отлично понимает, что общий беспорядок сначала только лишь докучал ему, но теперь, похоже, начинает уже выводить из себя, и сколько ни сдерживай себя Саша, рано или поздно он все-таки вернется.

Ждать не пришлось. Саша провожает тетю, рассказывает новости, он бодр, он полон замыслов. Но вот они входят в дом, он открывает дверь в комнату, приготовленную для него… Знакомые вещи. Родной рояль… Он подбегает, садится за него и уже не в силах оторваться. В воспоминаниях тети здесь слышится вздох облегчения: «Со слезами благодарил меня и бабушку, что мы по-прежнему устроили ему комнату, и сказал, что хотя у товарищей очень весело, но заниматься там он совсем не может, и просил сейчас же послать за его вещами. С тех пор он никогда не начинал разговора о самостоятельной жизни».

* * *

Собственное творчество Скрябина в эти годы. Уже тогда оно нс чуждалось иных, совсем не музыкальных мыслей. «Я много думал лет в пятнадцать — о Боге, о Христе, вообще о религии», — это из позднего признания Леониду Сабанееву. Листок с записями шестнадцатилетнего Скрябина сохранился в Евангелии его бабушки. Это очень примечательный документ.

«Бог в общем значении этого слова есть причина совокупности явлений.

Иисус Христос говорит о Боге в частном значении этого слова, о Боге как о причине необъяснимой, породившей учение о нравственности. Т. к. понятие о нравственности одно, то он и говорит о едином истинном и вечном Боге, который в нем пребывает (как представление) и в котором он пребывает (жизнь, поступки).

Верить в Бога значит верить в истинность учения о нравственности и следовать ему. Молитва есть порыв к Богу.

Религиозное чувство есть сознание в себе Божества. Вот сущность учения Иисуса Христа: будь нравственным, честным, добрым, люби ближнего твоего, как самого себя. (Мф. 5, 44).

Он первый сказал эти полные вечного и святого значенья слова. Он первый открыл глаза человечеству на добро и правду, первый подарил ему истинное счастье, а потому не вправе ли он был сказать: я есмь свет и истина, и жизнь!