Скрюченный домишко
Шрифт:
– Я скажу «нет»! Пьеса гнусная, и роль маме не подходит. Это называется швырять деньги на ветер.
Я невольно рассмеялся. Не мог удержаться.
– С чего это ты? – с подозрением спросила София.
– Я начинаю понимать, почему твой дед оставил деньги тебе. Ты внучка своего деда.
21
Меня все время не покидало сожаление, что с нами нет Жозефины. Вот уж кто извлек бы максимум удовольствия от всего происходящего.
Она быстро поправлялась, и ее
Как-то утром, когда я был в альпийском садике с Софией и Брендой, к входной двери подкатила машина, и из нее вышли Тавернер и сержант Лэм. Они поднялись по ступенькам и вошли в дом.
Бренда вдруг застыла и, не отрываясь, смотрела на машину.
– Снова эти люди, – сказала она. – Вернулись. А я думала, их уже не будет. Я думала, все уже закончилось.
Я видел, что она дрожит.
Она присоединилась к нам минут десять назад. Кутаясь в свое манто из шиншилл, она пожаловалась:
– Я сойду с ума, если не пройдусь по воздуху. Стоит выйти из ворот, тут же на тебя как коршун налетает репортер. Живешь как в осаде. Неужели это никогда не кончится?
София сказала, что, по ее предположению, репортерам все это скоро надоест.
– Но ты можешь ездить на машине, – добавила она.
– Я же сказала тебе, мне необходимо двигаться, – ответила Бренда и тут же быстро спросила: – Вы решили отказать от места Лоуренсу? Почему?
– У нас изменились планы насчет Юстаса, а Жозефина едет в Швейцарию, – спокойно ответила София.
– Но он так этим удручен. Он чувствует, что вы ему не доверяете.
София промолчала, и в эту минуту подъехала машина Тавернера.
Бренда стояла возле нас, и от осенней сырости ее явно знобило.
– Что им тут надо? Зачем они приехали? – прошептала она.
Мне казалось, я догадался, зачем они здесь. Я ничего не рассказывал Софии про письма, которые нашел за баком, однако мне было известно, что они отправлены прокурору…
Тавернер вышел из дома, пересек подъездную дорожку и по газону направился к нам. Бренда задрожала еще сильнее.
– Что ему надо? Что ему надо? – нервно повторяла она.
Подойдя к нам, Тавернер заговорил, обращаясь к Бренде сухим официальным языком:
– У меня имеется ордер на ваш арест, – заявил он. – Вы обвиняетесь в том, что ввели дозу эзерина Аристиду Леонидису. Должен предупредить вас, что все сказанное вами может быть использовано как свидетельство против вас на суде.
И тут Бренда окончательно потеряла контроль над собой. Она истошно закричала и вцепилась в меня:
– Нет, нет, нет, это неправда! Чарльз, ну скажите им, что это неправда! Я ничего не делала… Я ничего про это не знаю… Это заговор. Не отдавайте меня им, это неправда, ну поверьте мне… Это неправда… Я ничего не делала…
Это был кошмар, непередаваемый кошмар. Я пытался успокоить ее. Я с трудом оторвал ее пальцы от своей руки. Я говорил
Тавернер мягко взял ее за локоть:
– Пойдемте, миссис Леонидис. Шляпа вам не нужна? Нет? Тогда мы сразу же двинемся.
Она отшатнулась, не спуская с него расширившихся от ужаса кошачьих глаз.
– А Лоуренс? – спросила она. – Что вы сделали с Лоуренсом?
– Мистер Лоуренс Браун тоже арестован, – сказал Тавернер.
Она вдруг перестала сопротивляться. Тело ее, казалось, разом сникло и съежилось. По лицу потекли слезы. Она спокойно пошла с Тавернером через газон к машине. Я видел, как из дома вышли Лоуренс Браун и сержант Лэм и тоже сели в машину, которая тотчас же тронулась.
Я перевел дыхание и посмотрел на Софию. Она была очень бледна, и выражение лица было страдальческое.
– Какой ужас, Чарльз! Какой это ужас!
– Да.
– Ты должен достать для нее по-настоящему первоклассного адвоката – самого лучшего. И надо… Надо ей всячески помочь.
– Обычно не задумываешься, как происходят такие вещи, – сказал я. – Я никогда раньше не видел, как производят арест.
– Я тебя понимаю. Это почти невозможно себе представить.
Мы оба молчали. Я вспоминал лицо Бренды, полное ужаса и отчаяния. Мне казалось, я где-то видел нечто подобное, и вдруг понял где. Такое же выражение было на лице Магды Леонидис в первый день моего приезда в скрюченный домишко, когда она говорила о пьесе «Эдит Томпсон».
«А потом, – сказала она, – был смертельный страх, не так ли?»
Да, смертельный страх – вот что было написано на лице Бренды. Бренда не борец. Я усомнился, достаточно ли у нее характера совершить убийство. Но возможно, это не она. Возможно, что Лоуренс Браун, с его манией преследования, психической неустойчивостью, перелил содержимое одного пузырька в другой – что может быть проще? – для того чтобы освободить любимую женщину.
– Итак, все кончено, – сказала София. Она глубоко вздохнула: – Почему их арестовали именно сейчас? Мне казалось, улик еще недостаточно.
– Кое-какие недавно вылезли на свет. Например, письма.
– Ты имеешь в виду их любовную переписку?
– Да.
– Какие люди идиоты – хранить такие вещи!
Ничего не скажешь, полнейший идиотизм. Тот вид глупости, который ничего не заимствует из чужого опыта. Раскроешь любую ежедневную газету и тут же наткнешься на образчики этой глупости – страсть сохранять написанное, письменные заверения в любви.
Я сказал:
– Все это, конечно, чудовищно, София, но стоит ли так убиваться из-за этого? В конце концов, мы именно на это рассчитывали. Разве нет? Ты сама мне говорила в первую нашу встречу у Марио. Ты сказала, что все будет хорошо, если окажется, что твоего деда убил тот, кто и требуется. Имелась в виду Бренда, так ведь? Бренда или Лоуренс?