Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919
Шрифт:
В то время как проходили переговоры в Юрьеве, в лагерях белых вокруг Нарвы распространялись тревожные слухи. Один из них, казавшийся наиболее достоверным, состоял в том, что эстонские власти согласились передать остатки личного состава Северо-западной армии в руки красных. Солдаты спали с оружием в руках и поклялись, что без боя не сдадутся.
Эстонцы, со своей стороны, усматривали в русских белогвардейцах единственное препятствие к постоянному миру и выказывали свое раздражение в мелочных придирках. Русским офицерам и солдатам на улицах Нарвы приходилось постоянно держаться настороже. Слонявшиеся по городу эстонские солдаты не упускали возможности послать
В каждом русском жило одно горячее стремление: покинуть ненавистную Нарву. Белые офицеры задумали пробиться через страны Балтии в Польшу, а оттуда в Крым. Сколь бы ни казался такой план фантастическим, это была единственная возможность вырваться из заточения.
В этот период общего уныния неожиданно вышел приказ, сильно взбудораживший танковый батальон: нас переводили в другое место с определением нового задания. Британские офицеры отбыли морем, оставив танки эстонской армии. Нам дали задание обучать эстонские экипажи. Оно не вызывало энтузиазма по многим причинам, но ничто не могло испортить нам настроение, когда мы, наконец, сели в поезд и покинули Нарву, которая для всех нас стала символом рухнувших надежд.
Пунктом нашего назначения был порт Балтийский, расположенный на морском побережье примерно в 20 милях западнее Ревеля. До революции это была база подводных лодок с приличным армейским гарнизоном, но с обретением Эстонией независимости город утратил свое стратегическое значение, его население сократилось. Выйдя из поезда, мы очутились в сонной, продуваемой ветрами деревне с широкими пустынными улицами. В разных местах высились большие пустые здания, служившие напоминанием того, что порт Балтийский когда-то знавал лучшие дни.
Вскоре после нашего прибытия пошел снег. Я ежедневно совершал прогулки по пляжу, вдыхая морозный зимний воздух, прислушиваясь к завыванию холодного морского ветра, прикрывая глаза ладонью от слепящей белизны льда. Огромное белое пространство вокруг наполняло мою душу чувством одиночества. Казалось, нас высадили на необитаемый остров, окруженный океаном снега.
После беспокойной, враждебной Нарвы порт Балтийский выглядел обителью спокойствия. Сильный мороз мешал нашим занятиям по подготовке танковых экипажей, за исключением одного-двух часов в день, остальное время мы использовали по своему усмотрению. Вынужденный отдых давал возможность вспомнить о прошлом и подумать о будущем.
Не одним долгим вечером я тщетно пытался найти ответ на вопрос о том, что же делать мне самому. Инструктаж эстонцев мог продлиться лишь до лета. После этого каждый военнослужащий должен выбрать место проживания и искать средства существования. Попытка белогвардейца вернуться в Россию была равносильна самоубийству, но никому из нас не хотелось жить в другом месте. Мысль остаться в Эстонии, где ненавидели все русское, казалась непереносимой. Не более привлекательной казалась идея воспользоваться гостеприимством моих финских родственников. С другой стороны, я не имел возможности эмигрировать в какую-либо из стран Запада, преодолеть барьеры, воздвигнутые на пути русских белоэмигрантов.
Чем больше я размышлял, тем больше отдалялся от решения своей проблемы. Ничего не оставалось, как принять ситуацию такой, какой она была. Мои товарищи пришли к такому же выводу, мы жили, не планируя будущего.
Большинство офицеров танкового батальона жили в казармах, некоторые снимали комнаты в частных домах. Мне хотелось найти свой угол, и, осмотревшись, я решил снять комнату на втором этаже одного частного дома. Хозяйка — вдова с двумя детьми — согласилась предоставить мне жилище скорее из соображения не оставлять комнату свободной, предупредить действия эстонских властей, которые, видимо, были вправе использовать незанятую жилую площадь в своих целях.
Мебель включала кровать, стол, два убогих стула и шаткий металлический умывальник в углу. Второй этаж не обогревался, и морозными ночами вода в мойке замерзала. Однако здесь имелось два бесспорных достоинства: уединенность и чистое постельное белье.
Когда мне хотелось побыть одному, я запирал дверь на ключ и лежал в кровати, устремив взгляд в темноту. Вскоре, однако, мне это надоело, и я стал искать общения. Как правило, всегда можно было развлечься игрой в бридж или покер в казармах. Порой мы предавались более изысканным развлечениям.
31 декабря 1919 года было решено отпраздновать наступление Нового года. Когда же мы собрались в темной, холодной, прокуренной комнате, праздничное настроение покинуло нас. Невольно мысли всех присутствующих обратились к покинутым семьям. Воспоминания перенесли нас в то время, когда новогодний праздник отмечался дома в веселой дружеской компании. Нынешнее же празднество выглядело жалким и унылым. С приближением Нового года каждый молчаливо признавал, что его сокровенные пожелания никогда не исполнятся.
Даже старые милые песни звучали натужно и искусственно. В отчаянии мы обратились к строю бутылок, помеченных этикетками с черепом и костями, а также надписями: «Яд — древесный спирт». Это пойло, а также ряд бутылок с плохо очищенной водкой составляли единственно доступные напитки. Мы доводили их до уровня пригодности к употреблению путем фильтрации через вату и разбавления водой, но это не улучшало их вкус и не ослабляло их действие.
После первых двух стаканов в голове у меня все перемешалось, очертания предметов стали двоиться и троиться. В полночь мы встрепенулись и под произнесенный тост опрокинули в себя новые порции спиртного. Я тотчас почувствовал, что больше не выдержу присутствия в этой комнате. Нетвердой походкой я двинулся на улицу и глотнул свежего зимнего воздуха. Холод на удивление быстро прочистил мне мозги, но когда я попытался идти, то начал скользить, упал и не смог подняться на ноги. Инстинкт подсказывал, что я замерзну, если останусь снаружи. Мобилизовав силы, я пополз по снегу, работая руками и коленями. Жесткий ледяной наст царапал запястья над рукавицами, и это подгоняло меня.
Не имею представления, сколько потребовалось времени, чтобы доползти до своего дома, но когда я открыл глаза в первый день Нового года, то обнаружил себя в кровати под одеялом, дрожащего от холода. Руки и ноги не гнулись, я чувствовал боль в каждом суставе. Я не смог явиться на службу, и навестить меня зашла батальонная медсестра. Я попытался убедить ее, что подвергся внезапному приступу ревматизма, но она, негодующе фыркнув, сказала:
— Ваш ревматизм подозрительно пахнет древесным спиртом!