Сквозь ночь
Шрифт:
Григорян, Исраелян, Сарапян, Сафарян и Аревшатян — вот имена архитекторов, успешно продолжавших замысел Таманяна. Глубокие аркады, плеск воды, опадающей в бассейн, контрасты света и тени, тепла и прохлады, сочетание величественности и уюта — все это сообщает площади особую привлекательность, приближает ее к человеку. Такой площадью, ее цельностью и размахом, ее жизнерадостным звучанием, ее самобытностью, могла бы гордиться любая столица.
Когда Таманян приехал в Армению, в Ереване насчитывалось менее пятидесяти тысяч жителей. Работая над генпланом реконструкции, он исходил из расчета предполагаемого роста до ста пятидесяти тысяч. А к 1959 году население Еревана перевалило за полмиллиона. Город рос в таком темпе, как новые города Урала или Сибири. Планировщики и строители
Уменье смотреть далеко вперед и считаться с естественным ходом жизни — необходимое качество для людей, занимающихся планированием. Необходимое — но не всегда присущее. Иным очень трудно оторваться от единожды принятых формул, нормативов и «средних» цифр.
Госплан Армении планирует увеличение ассигнований на жилстроительство по общесоюзной формуле прироста населения; между тем хорошо известно, что в Армении эта формула непригодна. Люди здесь особенно чадолюбивы и смотрят на детей как на ценнейшее богатство. Тому есть причины — многовековые гонения, бедствия, истребления…
Тем, кто понимает это, нелегко сладить с непонимающими. Все же сейчас в итоге борьбы мнений пришли к цифре в один миллион — таково предполагаемое население Еревана в 1980 году. Исходя из этой цифры, будет разрабатываться новый генплан. Об этом и рассказал собравшимся Эдуард Аветович Сарапян.
Когда он сказал, что к восьмидесятому году на каждого жителя Еревана придется по комнате, к стрельчатым сводам худжры вознесся дружный вздох. Однако Сарапян не ограничился обнадеживающими картинами будущего. Он говорил и о сегодняшнем дне: о строительстве новых массивов и реконструкции центра и о том, что город на восемьдесят процентов потребности обеспечен школами и всего лишь на пятнадцать процентов — детсадами и яслями. Что кинотеатров по норме необходимо иметь в шесть раз больше, а канализационных сетей — едва ли не вдвое. Что новые дома в Ереване строятся, в сущности, по тем же типовым проектам, что и в Москве (изменены лишь частности), так как и Москва и Ереван отнесены планирующими инстанциями к одному и тому же «четвертому климатическому району»…
Все это признаки «функциональных расстройств» планирования, досадный результат нарушения обратной связи в делах строительства.
Когда Сарапян закончил, ему стали задавать вопросы: «Долго ли еще будут пятиэтажные дома строить без лифтов, ведь наверху не одни молодые живут, там и состаришься», «Что с названиями, неужели фантазии не хватает? Вот есть в центре улица, называется зачем-то «Кривая», «Почему министерство строительства не дает гарантийные паспорта на жилые дома? Чувствуют, значит, что качество хромает?», «А что с внутриквартальной застройкой? Уходим на периферию, новые массивы строим, а в центре, отойди в сторону на десять шагов, — старье, сплошная глина», «Как будет отмечаться юбилей города, ведь скоро уже дветысячисемьсотпятидесятилетие — тьфу, и не выговоришь, — так, может быть, стоит объявить юбилейную пятилетку, как следует подготовиться?»…
Неужели же Еревану без малого 2750 лет? Ровесник Вавилона, Рима… А ведь не похоже.
Если поинтересуетесь, вам покажут в историческом музее Армении каменную плиту с клинописью, найденную археологами на берегу Севана, — там упомянута крепость Еребуни, построенная урартским царем; а недавно на окраине города (на юго-востоке, холм Аримбер) раскопаны остатки этой крепости, относящиеся к восьмому веку до нашей эры. Вот как далеко тянется нить истории города!
Но — в отличие от Тбилиси — нить эта здесь незрима. Страницы каменной летописи сожжены, разбиты, погребены в земле; самый древний город нашей страны кажется с первого взгляда едва ли не самым юным.
Бродя по незнакомым улицам, поневоле отмечаешь взглядом новопостроенные дома. В Ереване я поймал себя на том, что ищу старые. Поначалу мне это удавалось плохо: я ходил по магистралям.
Говорят, Ереван — один из красивейших городов Советского Союза. Не стану ни-подтверждать, ни отрицать. Могу лишь сказать: один из самых приятных и любопытных.
Прогуляемся вместе по его улицам. Для начала свернем с площади Ленина на улицу Амиряна — добротно и со вкусом застроенную, сплошь новую и в то же время удивительно обжитую. Пройдем мимо школы имени Чаренца; в зеленом газоне перед зданием стоит его бюст — собственно, не бюст, а возникающая из узкой каменной призмы голова поэта; здесь умеют делать такие вещи. Дойдем до проспекта Ленина, постоим на углу. Налево — проспект полого спускается к ущелью Раздана. Направо — пологий подъем, замыкающийся вдали серым прямоугольником Матенадарана.
Это — знаменитейшее на весь мир хранилище древних рукописей и книг. Гранитное здание как бы врублено в скалу, на которой пылает осеннее пламя деревьев. Не станем входить внутрь — это у нас еще впереди; поднимемся по крутым склонам на самый верх Канакерского плато — туда, где стоит опустевший постамент из темно-серого ереванского туфа.
Нет, постаментом это, пожалуй, не назовешь. Глухая, суровая безоконная башня тридцатипятиметровой высоты с ризалитами по углам, с массивной бронзовой дверью в полукруглом уступчатом портале, сплошь покрытом резьбой по камню. Внутри полагалось быть музею. А наверху… Надо высоко задрать голову, чтобы увидеть верх, где стояла статуя размером в шестнадцать с половиной метров. Теперь ее нет.
Стоит внимательно посмотреть резьбу портала. Степанян и Мирзоян, замечательные резчики, покрыли наличник сплошной лентой узора, состоящей из девятнадцати соединенных кругов-розеток. На первый взгляд они покажутся вам одинаковыми. Но приглядитесь: все они различны по внутреннему рисунку, ни одна подробность не повторяется дважды.
Лейтмотив армянской резьбы — гранатовые ветви о плодами, виноградная лоза. Вариации беспредельно разнообразны. В армянской резьбе — быть может, как ни в одном другом искусстве — выразилось стремление к разнообразию — самое природное из природных свойств человека.
В Армении не любят симметрии. Даже чугунные круги-решетки вокруг деревьев на проспекте Ленина нарисованы несимметрично. Быть может, поэтому так неуместно выглядят здесь дома-близнецы в новостроящемся массиве, хоть, они облицованы сизо-розовым артикским туфом и строятся, надо сказать, куда добротнее, чем во многих других городах.
Архитекторы современной Армении — дети своего народа; им так же свойственна любовь к разнообразию, как и армянским резчикам по камню. И они, наверное, задумываются над тем, как избежать монотонности в массовой застройке. Эдуард Аветович Сарапян надеется на разновысотность — на Конде намерены ставить многоэтажные дома башенного типа вперемежку с малоэтажными. Наверное, это один из возможных путей — но лишь один.
Разнообразие, как неотъемлемое условие человечности, — общая для всех забота; надо, чтобы по улицам новых массивов было так же приятно прогуляться пешком, как по улице Карла Маркса или улице Баграмяна в Ереване. И чтобы захотелось, как на улице Таманяна, присесть и поглядеть вокруг себя.
Кажется, это лучшая из новых улиц, какие я видел где-либо. Тихая, непроезжая, замкнутая в конце подпорной стенкой (по серому камню стекает вода в бассейн, по сторонам две лестницы ведут в гору, на верху ее — тополя). Бульвар с дорожками зернистого красно-лилового песка, скамьи, подстриженные деревья. В начале улицы по сторонам два девятиэтажных объема с лоджиями, к ним примыкают пятиэтажные дома, облицованные смугло-желтым фельзитовым туфом. Они скупо расчленены по горизонтали простым карнизом над окнами второго этажа. Они не изуродованы аляповатыми вывесками. «Дом моделей», «Кафе», «Воды — мороженое» — все это выполнено из небольших отдельных букв цвета тусклого серебра. Нет фонарных столбов; световые плафоны подвешены на растяжках, аккуратно ввинченных концами в стены. А ведь бывает сплошь и рядом иначе: одни построили, отделали, затем пришли другие, пробили дырку для подвески, желобок для электропроводки или еще чего-нибудь, замазали кое-как алебастром — так и осталось на веки вечные. Ничто, кажется, не способно привести меня в большее отчаяние, чем следы такого небрежения к «чужому» труду.