Слабость Виктории Бергман (сборник)
Шрифт:
– Да, верно, – кивает Жанетт. – Но это ничего не дало. Его отпустили.
– Да… а теперь он мертв, поэтому… Когда я позвонил его дочери и рассказал о случившемся, она отреагировала… ну, как бы это сказать?
– Странно? – Жанетт думает о собственном разговоре с Викторией Бергман.
– Нет. Скорее равнодушно.
– Йоран, простите меня. – Жанетт начинает терять терпение. – Почему же вы приехали сюда?
Йоран Андерссон наклоняется над столом и улыбается: – Ее не существует.
– Кого не существует? – У Жанетт
– Что-то в этой дочери вызвало у меня любопытство, и я навел о ней справки.
– Что же вы обнаружили?
– Ничего. Ноль. Нет ни в одном регистре, ни единого банковского счета. Вот так. Более чем за двадцать лет Виктория Бергман не оставила после себя никаких следов.
Часовня Святого Креста
Вообще-то сильная осенняя буря больше подошла бы для захоронения урны с прахом Бенгта и Биргитты Бергман, однако сияет солнце и Стокгольм показывает себя с самой лучшей стороны.
Деревья в Холерном парке [88] радуют глаз всеми мыслимыми оттенками – от золотисто-коричневого до бордового, однако красивее всего выглядят темно-зеленые листья кленов.
С Нюнесвэген она сворачивает на Суккенвэген, едет прямо, проезжает под мостом, мимо станции метро и цветочного магазина, и еще через сто метров наконец поворачивает направо и вскоре попадает прямо на стоянку возле Лесного кладбища.
Здесь стоит с десяток машин, но она знает, что ни одна из них не принадлежит кому-либо из участников церемонии. На ней присутствовать будет только она.
88
Холерный парк – парк в районе Сёдермальм, образовавшийся вокруг старого кладбища, где хоронили жертв холерной эпидемии 1834 и 1853 годов.
Она заглушает мотор, открывает дверцу и выходит. Воздух прохладный и свежий, и она с удовольствием делает несколько глубоких вдохов.
Мощеная пешеходная дорожка между высокими деревьями ведет к комплексу зданий, включающему крематорий и монументальный поминальный зал. София проходит мимо сидящей на скамейке и тихо беседующей пожилой пары. Справа от часовни стоит большой крест, отбрасывающий на газон мрачную темную тень.
Уже издали София видит пастора, серьезного, со склоненной головой.
На земле перед ним – урна для праха двоих.
Из темно-красного вишневого дерева. Тленный материал, как было написано на домашней страничке похоронного бюро.
Чуть более тысячи крон.
Пятьсот крон на человека.
Присутствовать будут только они. Она и пастор. Так она решила.
Никакого оповещения о смерти, никакого некролога. Спокойное прощание, без слез и сильных эмоций. Никакой сглаживающей речи о примирении или неуклюжей попытки
Никаких воспоминаний, награждающих их добродетелями, которыми они не обладали, или представляющих покойных ангелами.
Не будет никакого создания богов.
Она здоровается с пастором и объясняет, как все должно происходить.
Поскольку от отпевания она отказалась, будут только положенные перед опусканием урны фразы.
Передача в руки Создателя и молитва о том, чтобы смерть и воскрешение Иисуса совершились в человеке, созданном Богом по своему подобию, прошли перед кремацией без присутствия Софии.
Возвратишься в землю, из которой ты взят: ибо прах ты и в прах возвратишься.
Господь воскресит тебя в Судный день.
Все должно занять не более десяти минут.
Они вместе идут мимо маленького пруда в сторону деревьев, растущих на кладбище.
Пастор – невысокий, тощий мужчина, возраст которого ей трудно определить, – несет урну. Его худосочному телу присуща медлительность стареющего человека, но во взгляде сквозит любопытство юноши.
Они не разговаривают, но ей трудно оторвать взгляд от урны.
Там лежит то, что осталось от ее родителей.
Обгорелые кости опустили после кремации в сосуд для охлаждения. Несгоревшие детали типа бедренного протеза Бенгта извлекли, перед тем как с помощью мельницы для костей обратить части скелета в порошок.
Умерев, ее отец, как это ни парадоксально, стал для нее в то же время живым. Открылась какая-то дверь, будто в воздухе прорезалась дыра. Дверь стоит перед Софией распахнутой и предлагает освобождение.
Следы, думает она. Какие следы они после себя оставили? Ей вспоминается случай из далекого прошлого.
Ей четыре года, Бенгт залил новый пол в одной из комнат подвала. Соблазн прижать ладошку к блестящему вязкому цементу оказался сильнее страха перед наказанием, которое, как она знала, за этим последует. Отпечаток маленькой ручки сохранялся там до самого пожара. Наверное, он по-прежнему остался под руинами сгоревшего дома.
А что останется от Него?
То физическое, что Он оставляет после себя, вероятно, испорчено или отчуждено, развеяно по ветру. Подготовлено к продаже с аукциона. Вскоре станет анонимными предметами, принадлежащими совершенно чужому человеку. Вещами без истории.
Следы, оставленные Им внутри нее, напротив, переживут Его в форме стыда и долга.
Долга, с которым ей никогда не расквитаться, как бы она ни старалась.
Он будет только продолжать расти и расти.
Что я вообще о Нем знала? – думает она.
Что скрывалось в глубине Его души и о чем Он мечтал? К чему стремился?
Им двигала постоянная неудовлетворенность, думает она. Как бы тепло Ему ни было, Он все равно дрожал от холода, и сколько бы Он ни ел, у Него все равно подводило живот от голода.