Слабость Виктории Бергман (сборник)
Шрифт:
Голос Шарлотты Сильверберг вдруг зазвучал враждебно:
– Вам же нетрудно это выяснить! Я не хочу говорить об этом. С моей стороны эта тема исчерпана.
Жанетт заподозрила, что Шарлотта воспринимает ее как врага. Как кого-то, кто не на ее стороне, несмотря на полицейское звание. Или именно поэтому, подумала Жанетт и кивнула. Она сочла за лучшее не вызывать у женщины таких сильных чувств и угодливо улыбнулась:
– И вы понятия не имеете, от кого пришло письмо?
– Нет. Как я уже сказала, это был
Шарлотта вынула из сумочки белый конверт и положила на стол.
Жанетт нагнулась, достала из нижнего ящика стола латексные перчатки. Она понимала, что конверт уже весь в отпечатках пальцев самой Шарлотты и бесконечного количества почтовых служащих, но рефлекторно надела перчатки.
С сильно бьющимся сердцем она взяла конверт.
Совершенно обычный, белый. Такие можно купить в “Иса” или “Консуме”, десять штук в упаковке.
Марка погашена в Стокгольме, письмо адресовано Перу-Уле Сильвербергу. Детский почерк, черная ручка. Жанетт наморщила лоб.
Она осторожно вскрыла конверт по верхнему краю.
Бумага была такой же белой, лист А4, сложен как обычно. Такая бумага продается в пачках по пятьсот листов.
Жанетт развернула письмо и стала читать. Тот же почерк, та же черная ручка: “От прошлого ни кому не убежать”.
Оригинально, подумала Жанетт и вздохнула. Потом внимательно посмотрела на посетительницу.
– “Никому” написано неправильно. Это вам о ком-нибудь напоминает?
– Это не обязательно ошибка, – ответила Шарлотта. – Возможно, это писал не швед.
– Вы понимаете, что это письмо – улика. Почему вы ждали неделю, прежде чем прийти сюда?
– Я была не в себе. Я только сейчас снова в состоянии находиться в квартире.
Стыд, подумала Жанетт. Стыд – вот что всегда мешает.
В чем бы ни подозревался Пер-Ула Сильверберг, это что-то было позорным. В этом Жанетт была уверена.
– Понимаю. Еще какие-нибудь мысли?
– Нет… во всяком случае, ничего насчет конкретно вот этого. – Шарлотта кивнула на письмо. – На прошлой неделе мне дважды позвонили. Когда я говорила “алло”, на том конце молчали, а потом клали трубку.
Жанетт покачала головой, извинилась перед Шарлоттой, сняла трубку телефона и набрала внутренний номер Хуртига.
– Пер-Ула Сильверберг, – сказала она, когда Хуртиг ответил. – Вчера я связывалась с копенгагенской полицией насчет обвинения, которое против него выдвинули, а потом сняли. Можешь проверить, пришел ли факс на мое имя?
Жанетт положила трубку и откинулась на спинку кресла.
Щеки Шарлотты запылали.
– Я хотела бы знать… – неуверенно начала она, кашлянула и продолжила: – Можно ли получить какую-нибудь форму защиты?
Жанетт поняла, что все
– Я сделаю, что могу, но не уверена, что успею предоставить вам защиту уже сегодня.
– Спасибо. – На лице Шарлотты читалось облегчение. Она быстро собрала свои вещи и пошла к двери, а Жанетт добавила:
– Мне может понадобиться более подробная беседа с вами.
Может быть, уже завтра.
Шарлотта остановилась в дверном проеме.
– Хорошо, – сказала она, не оборачиваясь.
В ту же минуту появился Хуртиг с коричневой папкой. Он кивком поздоровался с Шарлоттой, протиснулся мимо нее и кинул папку на стол Жанетт, после чего ушел к себе.
Шарлотта направилась к лифту, ее шаги постепенно затихали.
Прежде чем начать читать документы, Жанетт сходила за чашкой кофе.
Материалы предварительного расследования по делу Пера-Улы Сильверберга составляли вместе с приложениями в общей сложности семнадцать страниц.
Первым делом Жанетт поразило, что Шарлотта не только утаила информацию о сути судебного процесса. Она удержала при себе еще одну не вполне незначительную деталь.
У Шарлотты и Пера-Улы Сильверберга была дочь.
Мыльный дворец
В десять – клиент с бессонницей, в одиннадцать – клиент с анорексией.
София едва помнила их имена, когда села за рабочий стол и начала просматривать записи о результатах предыдущих сеансов.
После ночного провала в памяти тело едва слушалось. Руки покрыты холодным потом, во рту сухо. Состояние усугублялось тем, что она знала: сейчас ей предстоит разговор с Линнеей Лундстрём. Через пару минут София встретится с собой четырнадцатилетней. С подростком, от которого она отвернулась.
Она пришла на встречу в час дня, в сопровождении сотрудника отделения детской и юношеской психиатрии.
Линнея Лундстрём оказалась девочкой с телом и лицом весьма зрелыми для своих четырнадцати лет. Ей пришлось повзрослеть слишком рано, она уже носила в своем теле накопленный за четырнадцатилетнюю жизнь ад, и всю оставшуюся жизнь ей придется посвятить тому, чтобы научиться жить с этим адом внутри.
София поздоровалась, вложив в приветствие всю возможную доброжелательность, и пригласила Линнею садиться.
– Вы можете пока посидеть в приемной с газетой, – сказала она санитару. – Мы закончим через сорок пять минут.
Санитар улыбнулся и закрыл дверь.
– Увидимся, Линнея, – сказал он, но девочка не ответила.
Через четверть часа София поняла, что легко не будет.
Она ожидала увидеть девочку, полную тьмы и ненависти, иногда формулируемых молчанием, но также и с импульсивными вспышками, вызываемыми глубоко укоренившейся деструктивностью. С этим София знала, что делать.
Но теперь перед ней было нечто совершенно другое.