Сладость мести
Шрифт:
А "Плаца" была уже переполнена.
— Как это мило со стороны Беддлов организовать такую грандиозную штуку для поддержки Исторического общества!
И миссис Паттерсон указала лорнетом в сторону зала, наполненного сверканием сотен тысяч конусообразных свечек, пока миссис Гест, ее собеседница, осматривала зимний сад, разбитый по проекту знаменитого Ренни. На длинных, до пола скатертях, подвязанных огромными, размером с "фольксваген', черно-шафрановыми бантами из атласа, стояли букеты желтых, белых и шафрановых роз, только что привезенных в спецконтейнерах. Прислуга из пуэрториканцев и официанты — явно не без примеси шотландских кровей — разносили по залу тортинки с икрой и фужеры с шампанским, предлагая их как потомкам первых голландских поселенцев из команды Питера Стьювезанта, так и тем, чьи предки проплывали в бухту Нью-Йорка уже мимо Статуи Свободы, не подозревая, что их дети и внуки удостоятся чести присутствовать
— Попробуй, Билли, это мняка!
Оутси Уоррен, жена председателя "Мидленд Маринз Бэнк", бесцеремонно запихнула в разинутый рот супруга треугольную тортинку с икрой. Она поймала его за беседой с бывшим госсекретарем США, которому по дороге в Новый Свет и Белый Дом уж точно пришлось проплыть мимо Статуи Свободы. Оутси не доверяла всем, кто родился вне Америки, если только речь не шла о персоне королевской крови или знаменитом модельере. И поскольку Нью-Йорк всегда слыл тиглем по переплавке приезжей швали, то и она предпочитала большую часть времени проводить в штате Коннектикут, лишь изредка составляя компанию мужу в его деловых поездках или при посещении мероприятий с участием "старой гвардии", таких, каким был сегодняшний бал Исторического общества. В данном случае интересы совпали, и она оглядывала зал, отмечая про себя тех, кто может представлять хоть какую-то ценность для ее мужа, а попутно предвосхищала момент, когда получит в руки флакон с новым ароматом — будет что подарить себе на Рождество или на Пасху. Чтобы не выглядеть, как мешочница, пришедшая в "Плацу" за парфюмерным товаром, она взяла с собой плоский ридикюль — излюбленный ею образец дамской сумочки.
— Тысячу раз говорила Фелиции — поминальные свечи и ничего больше. Эти конусы — они же все закаплют воском!
Две леди из комитета по подготовке празднества с головой ушли в жаркую дискуссию о правильности, а может неправильности, выбора данного типа свеч. Свечи же, несмотря на этот спор, сверкали, оживляя помещение своим колеблющимся блеском, и бросали романтические тени на стену. Леди деловито перетасовывали карточки с указанием имен приглашенных в соответствии с последними изменениями в генеральной экспозиции. Надо было спешить: в любой момент гости могли двинуться в главный зал.
— Если Энн Рендольф Беддл решила, что так лучше, значит, так тому и быть.
— А вот и она. Как она мила! Ей так идет ее печальный вид! Боже, до чего же это аристократично!
— Энн, дорогая! — Маффи Фипс развернула трехъярдовый кусок материи — скатерть и расстелила его на столе председательницы. — Неужели Кингмен все еще не пришел? Пора запускать гостей на ужин.
— О да, конечно. — Энн покраснела. — Давайте начинать без него. Мой муж — истинный "трудоголик" и полагает, что светские приемы существуют только для бизнеса. Выкурить сигару и обсудить деловые вопросы — все это, по его мнению, делается до ужина. Он у меня делает все наоборот.
Она перехватила с серебряного подноса бокал шампанского, и, коснувшись локтем дяди-губернатора, заставила себя улыбнуться бледной и слабой улыбкой. Ее мать, приподняв брови, посмотрела в сторону дочери, а затем бросила взгляд туда, откуда должен был появиться ее заплутавший неизвестно где зять. Вдруг очередь прибывающих оказалась смятой, и хотя она ничего точно не разглядела, тем не менее теперь можно было облегченно вздохнуть. Подвести Энн и сорвать свою собственную презентацию — этого он, конечно, не мог себе позволить, а потому Вирджиния Рендольф, королева Южного света, могла не беспокоиться. Подойдя к заграждению из сверкающих флакончиков в форме луковицы, Вирджиния Берд Рендольф была потрясена и испугана. Ее до неприличия задержавшийся зять прямо у дверей лифтов устроил импровизированную пресс-конференцию! Похлопывая по спинам друзей, заразительно смеясь и демонстрируя свои ослепительно-белые зубы, он очаровывал всех и каждого — но только не свою тещу.
— Прости, дорогая, опоздал! — сказал он жене, и мальчишеская ухмылка появилась на его красивом лице. Его всегда прощали. Пробили ужин, и сверкающая драгоценностями толпа внешне неохотно, но в глубине души довольная, двинулась к столам.
В самом конце подиума, чуть выше светско болтающих между собой гостей и чуть ниже пылающих хрустальных люстр, Кингмен Беддл, стоя в шаге от стула жены и учтиво склонившись, прислушивался к ее негромким замечаниям: "Кингмен, где ты был? Это просто несерьезно, как можно думать, что я одна в состоянии встретить и приветствовать всех твоих коллег по бизнесу, тем более что я с ними до сих пор не была знакома. Это же два отдельных мира — потомственные жители Нью-Йорка и твои друзья-новички!"
— Ага! — ухмыльнулся Кингмен, глядя мимо нее, в зал. — Как в средней школе: мальчики с одной стороны, девочки — с другой. А что, если прокомпостировать им билеты и пусть делают, что хотят?
Его глаза плутовато сверкнули; он явно
— Боже! Кингмен, сядь, пожалуйста, и будь серьезным. — Энн подала мужу черную салфетку и хлопнула ладонью по сиденью задрапированного в черный атласный чехол стула (все в помещении было черным или шафрановым — цвета упаковки духов "ФЛИНГ!"). — Вот сюда, рядом со мной.
— Где сядет Флинг после того, как она будет представлена? — Кингмен мялся вокруг стола, как малолетка, потерявший на дне рождения свой стул, и лишь на секунду остановился, чтобы поцеловать макушку младшей Энн в том месте, где ее волосы были стянуты в конский хвост.
— Рядом со мной, папуля. Мне просто не терпится увидеть ее живьем. Я случайно увидела ее за занавесом: она точно как Статуя Свободы — только из золота.
— Ш-ш-ш, Другая, — с мягкой укоризной сказала ей мать. — Где твое воспитание? Эта девушка — всего лишь коммерческий проект твоего отца, а вовсе не новый друг нашего семейства.
Фотографы, ни на секунду не спускавшие глаз с четы Кингменов, были допущены в заднюю часть комнаты, отгороженную цветным бархатным канатом. Работы по реконструкции интерьера отеля, за которые фирма Трампса получила свои тридцать миллионов, придали помещению одновременно и древний, и новый вид: сохранив его прежнюю элегантность, фирма проделала с ним то, что называется "омоложением лица". Перед фоторепортерами и телеоператорами, расположившимися в самой удобной точке зала, открылась захватывающая и грандиозная панорама мира богатства и моды — мира, обедающего на досуге. Леди, потратившие день на то, чтобы сделать маникюр в одном из маникюрных заведений Тенди, завитые лично месье Люпом, понежившиеся в коконе из кремов в косметическом салоне Жоржетты Клингер, были сейчас изысканно бледны, тщательно напудрены, а их волосы после долгих и безжалостных надругательств образовывали на головах некое подобие мотоциклетных шлемов или солдатских касок. Жесточайшему налету подверглись банковские подвалы и сейфы: из них были извлечены на свет божий даже те драгоценности, что по нескольку лет не видели солнечного света. Презентация "ФЛИНГ!" стала мини-отображением стиля увеселений, экзистенциального по своей сути, присущего восьмидесятым: если дерево упало в лесу, но никто не увидел или не услышал этого, упало ли дерево на самом деле? Если высший свет Нью-Йорка, старый и новый, устраивает вечер, веселится, развлекается, а пресса и телевидение об этом ни сном ни духом, происходит ли все это на самом деле? Богачи и надменные леди, знаменитые своей скупостью на деньги и душевное тепло, неожиданно становятся щедрыми и охотно предоставляют в распоряжение фотографов свой профиль и анфас. Эта вечеринка конца восьмидесятых, вечеринка, на которой магнаты потеснили кинозвезд в роли знаменитостей, началась, и ей суждено было надолго остаться в памяти американского народа, и в светской хронике города. За каждым стулом стоял официант в белых лайковых перчатках, перед каждым был положен серебряный календарь фирмы Картье с выгравированными на нем инициалами "Кармен Косметикс" и датой проведения праздника, обведенной в кружочек. Три специально приобретенных для вечера серебряных с позолотой кубка для вина были наполнены до краев. Когда поднялся архиепископ, чтобы возблагодарить за ужин, представители всех конфессий склонили головы, благодарные каждый своему Богу не столько за искусно приготовленную и изящно разложенную на тарелки еду, которую никак нельзя было назвать хлебом насущным, сколько за эти годы промышленного бума и финансового процветания, обеспечившие им их фантастические прибыли.
Как долго продлится этот взлет? Вопрос этот волновал всех, независимо от вероисповедания, но тут запела Лайза Минелли и вывела публику из раздумья. А затем, как только убрали тарелки с остатками жаркого — фазана, фаршированного гусиной печенкой, языка с фундуком, запеченного в тесте, — и перед тем, как на столы подали салат и десерт из малинового мороженого-суфле, загремел барабан. Питер Дачин пробежался пальцами по клавишам, люстры погасли, осветился помост, к микрофону вышел Боб Шорт, лучи прожекторов скрестились на пустом подиуме, и все замерли в ожидании. Вилки легли на место, брови изумленно взметнулись вверх — Золотая Девушка появилась в свете прожекторов и заскользила по подиуму: ноги, грудь, свободно распущенные волосы. Она двигалась телом из стороны в сторону не меньше, чем вперед. Ее огромный чувственный рот, сморщенный в гримаске, расцвел в улыбке, когда она увидела Кингмена, стоявшего в конце пути, чтобы приветствовать ее вступление в свой мир, благоухающий ароматами везения и успеха. Сзади остались незнакомые или малознакомые лица, и бедра ее легко колыхались в ритме песенки Бобби Шорта "Давай повеселимся!". Ропот и общий вздох послышались в зале, когда обычно холодный Кингмен обнял ДЕВУШКУ ФЛИНГ, прекрасную и строгую, как античная колонна на фоне кипарисов, острую и пряную, как малина и шоколад после секса.