Слава Богу! Они все снова мертвы!

Мендяев Пюрвя Николаевич

– Какой театр Анна? И что сегодня дают? – наивно спросил я у Анны.

– А там видно будет. Давай собирайся и пойдем. Тут недалеко расположен театр, туда и отправимся – ответила Анна.

– Да, слушай здесь действительно, рядом где-то должен быть расположен

театр, я бывал в этом театре прежде. И достаточно часто. С удовольствием посмотрю представление – ответил я милой Аннушке и стал быстро собираться. Через несколько минут мы уже вышли из квартиры и направились к зданию театра, который действительно был расположен совсем неподалёку от того места, где была расположена квартира Анны.

Мы, весело обмениваясь репликами, прошли сквозь небольшой сквер, и вышли на широкую площадь перед зданием театра. Наконец, мы вошли в помещение театра, кассы как таковые были пусты, но, несмотря на это народ деловито шнырял, то тут, то там в фойе театра, и было очевидно, что какое-то действо в зале сейчас должно начаться. Мы вошли в зал, тускло освещенный светом нескольких десятков фонарей. Мимо нас какие-то важные персоны пробирались в свои ложи, а непосредственно в зале мест было достаточно много свободных, весь зал был заполнен ближе к сцене практически полностью, но далее он был практически пуст.

Мы разместились на креслах ряда, который был расположен сразу же за тем рядом, который последний был еще заполнен фактически весь. И стали ожидать начала действия. Наконец, занавес открылся, и перед нами вышла на сцену огромного роста молодая женщина, одетая в огромный разноцветный балахон.

Она сказала, что артистам сегодня не заплатили за работу, и артисты не могут просто так играть, поскольку им тоже нужно есть, тем более что многим артистам приходится приезжать на спектакль в театр из пригорода. И девушка обратилась к публике с просьбой дать что-то на пропитание для труппы театра. После того, как её речь завершилась, из зала на сцену полетели деньги. Девушка обратилась снова к залу:

– Не нужно бросать деньги на сцену, сейчас я к вам спущусь в зал.

После этих слов, она сняла с себя балахон и оказалась что под ним на неё надеты большие панталоны и нечто напоминающее греческую тунику. К ней на помощь с двумя корзина вышла еще одна молодая женщина в таком же одеянии и примерно такого же огромного роста. И вот две молодые женщины огромного роста в очень смелых нарядах, представлявших собой древнегреческие туники с корзинками стали обходить зрителей и собирать у них подарки.

Одна из служительниц театра совершенно спокойно складывала деньги в свои безразмерные панталоны, открывая их и предлагая зрителю самому положить в них деньги. Зрители засовывали деньги туда, а продукты питания складывали в корзину. И вот одна

из женщин с корзиной подошла и к нам. Из разреза туники прямо на меня смело смотрела могучая обнаженная грудь. Потом служительница Мельпомены встала прямо передо мною и тут же она, обольстительно улыбаясь мне, немного прогнувшись вперед телом и приспустив свои панталоны, предложила мне задыхающимся голосом положить туда деньги. Невольно я увидел перед собой то, что обычно скрыто от глаз мужчин и быстро засунув деньги, отпрянул в сторону от женщины.

Та улыбнулась мне, и медленно подтянув на себе панталоны, двинулась дальше по залу, бросая мне обольстительные взгляды. Я оглянулся на Анну. Она весело смотрела на моё смущение, вся явно содрогаясь от внутреннего смеха. Тут я про себя подумал, что если такое начало, то каким же будет само действие спектакля? Действительно, как всё стремительно поменялось в этой жизни. То, что вчера казалось незыблемым, сегодня было смешным и пошлым, и подвергалось осмеянию.

К моему удивлению спектакль обозначенный, как постановка классической пьесы Шекспира оказался скорее похож на концерт, номера в котором по форме своей были большей частью классическим, что не могло меня в данном случае не порадовать. Но при этом режиссированы они были так, что многое из этого классического наследия подавалось как некая издевка, как насмешка над классическим искусством. Хотя нужно было признать, что режиссер был явно талантлив.

Едва ли не главным героем спектакля оказывался ритм, здесь страхи и радости растворяются в ритме, здесь смеется квартет, настроенный на радостный ритм. Каждое мгновение сценического действия было «охвачено огнем пронзительно-радостной музыки. Но решающее достоинство спектакля виделось в целостном ансамбле: персонажи растворяются в некоем цветном, мерцающем, звучащем облаке, которое накрывает вас как золотисто-фиолетовый шатер, некое облако освобождающего вдохновения. На каком языке говорят из этого облака — по-немецки, по-английски или по-еврейски, это уже не важно, поскольку вы чувствуете, что из этого облака говорит с вами Шекспир.

Все становится оргией, но с высшей степени приличной веселостью. Легкость стала главным оправданием весьма рискованных комедийных трюков. Персонаж одного из шаржей, когда он в ночной рубашке врывается в трактир, оказывается головой в бочке, которую тут же выкатывают со сцены. После позорной сцены с госпожой он, оказывается, завернут своими мучителями в пеленки, да еще получает соску в рот.

Когда графиня прячется под вуаль, то под ней вдруг обнаруживаются еще две головы — служанки и шута. Принцип клоунады был последовательно проведен через все уровни спектакля. Смена декораций осуществлялась самими актерами на глазах у зрителей и становилась частью непрерывного пластического действия. Они играли с декорацией как с «волшебной шкатулкой таинственной конструкции». Эпизод сменял эпизод, «словно скользящие волны».