Слава
Шрифт:
– А где был он?
– В Париже.
– Это проверено?
– О да. Это подтвердили две стюардессы, пять бизнесменов, управляющий отелем, главный официант и один невероятно богатый наркоторговец.
– Я полагаю, вы сделаете ему приятное.
– Не я лично, но кто-то сделает, в этом я не сомневаюсь. Хотя мне стало известно, что пристрастие леди Оливии к бутылке не было большим секретом. Однако есть, я думаю, разница между тем, чтобы стать притчей во языцех, и тем, чтобы остаться навечно фамильной тайной.
– Что вы узнали?
– Сначала уборщица билась в истерике, потом успокоилась. По ее мнению, леди Оливия
«Вот так, – подумал Дикон. – Всего полбутылки. Для меня это была всего лишь начальная доза».
– Но на этот раз могло быть по-другому, – сказал он.
– Возможно.
– Она также могла принимать таблетки – успокаивающие или снотворные.
– Да, могла. – Мэйхью снова откинулся назад, приставив руку козырьком к глазам, чтобы не мешало солнце.
– Кроме того, это могло быть случайностью. – (Мэйхью кивнул в ответ, по-прежнему щурясь.) – А первый закон случайности...
– Гласит, что случайностей в природе не существует, – закончил за него Мэйхью.
– Итак, должна быть и другая версия.
– Да, но не для публики.
– Почему?
– Во-первых, в квартиру проникли очень ловко: никаких следов взлома, борьбы, ни малейшего признака того, что в квартире был кто-то еще, кроме погрузившейся под воду леди Оливии.
Дикона не удивила язвительность тона Мэйхью.
– Ты даешь волю своим классовым предрассудкам, Фил, – заметил он.
– Хрен с ними, с этими паразитами! – отозвался Мэйхью. – Во-вторых, вряд ли кто-нибудь захочет сообщить сэру Бернарду, что есть вероятность насильственной смерти его старухи, не имея никаких доказательств. Он и так обеспокоен слухами, которые ходят о ее пьянстве.
– В-третьих, – подсказал Дикон, – дело Кэйт Лоример закончено. Зафиксирована смерть в результате несчастного случая.
– А в-четвертых, мы не уверены в существовании связи между этими делами.
Дикон промолчал.
– Ладно, – вздохнул Мэйхью, – мы бы даже предпочли, чтобы ее не было.
– Кто об этом сообщил?
Мэйхью ответил не сразу. Он опустил руку и повернулся лицом к солнцу, снова закрыв глаза. Наконец он сказал:
– Точно не знаю. Я получил информацию от Д'Арбле.
– А он от кого?
Мэйхью пожал плечами.
– Кто ж его знает!
– Ты бы бросил это дело, – спросил Дикон, – если бы тебе предоставили возможность выбирать?
– Послушай, Джон, ты знаешь, как это обычно происходит. Каждому хочется свести концы с концами. Полиция не хочет ничего знать об этом деле, оно слишком сложно. Дело закрыто – очевидная смерть из-за несчастного случая. К тому же влиятельный денежный мешок ясно дал понять, что ему не нужны осложнения.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Ты хотел знать.
– И?..
– И, честно говоря, мне это интересно самому.
Белка перебежала через лужайку короткими легкими прыжками и настороженно уселась возле вытянутой ноги Мэйхью. Тот открыл один глаз, словно почувствовал зверушку, потом сел и громко хлопнул в ладоши, прогоняя белку.
– Эти маленькие твари кусаются, как крысы, – заметил он.
Дикон рассмеялся.
– Хорош любитель природы!
– Я только говорил, что хочу быть ближе к природе, а не сливаться с ней. – Мэйхью родился и вырос в южном Лондоне. Парки вполне удовлетворяли его потребность в больших открытых пространствах. Деревья подстрижены и размечены, цветы растут аккуратными рядами, расчищенные дорожки, запах выхлопных газов в воздухе. Пару раз он был за городом, но чувствовал там лишь раздражение и нервозность. – Ты ничего об этом не знаешь. Если ты влипнешь в историю, мне придется отказаться от тебя.
Дикон поднял руки, словно признавая его правоту.
– Пресса про леди Оливию писать не будет, – подытожил он.
– Только в некрологе.
– Дознания не было?
– Семейный доктор тоже ведь принадлежит к рыцарскому сословию.
– Ясно. Английская аристократия научилась не пускать посторонних в свои ряды.
– Тонкая красная линия, – сказал Мэйхью. – Флаг страны, в которой никогда не заходит солнце. – Глядя в сторону, он зло добавил: – Мешки с дерьмом!
Небо синело от края до края, жара опустилась на землю, точно полог; все застыло, не дыша, будто огромные стальные двери закрыли входы в парк. Дикон и Мэйхью возвращались к деревянному мостику, шагая между неподвижно лежащими девушками в бикини.
– Это не подходит для нас, – убежденно сказал о них Мэйхью. – Климат не тот. Истоки нашей сексуальности в викторианской скрытности – это когда прячут что-то, потому что оно грязное, когда наслаждаются тем, что противно заповедям Бога. Невозможно притворяться безразличным.
Когда они проходили мимо, одна из девушек перевернулась на спину, придерживая рукой расстегнутый купальник.
– Мы – нация соглядатаев, извращенцев, любителей подглядывать в замочные скважины. Вся эта, – он сделал жест, подыскивая точное слово, – открытость – это же потрясание основ. Наверное, мне следовало бы арестовать самого себя за такие мысли.
– Жара не может продолжаться долго, – сказал Дикон. – Погода должна перемениться, иначе все сгорит на полях.
– У меня от этого голова болит, – ответил Мэйхью. – Стало небезопасно просто ходить по улицам.
Они дошли до того места, где им надо было расходиться. Дикон махнул рукой и отошел на пару шагов.
– Если будет что-нибудь еще...
– Я дам тебе знать, – заверил его Мэйхью. – Джон... – Он подошел поближе и стал говорить тише: – Джон, знаешь что?
– Нет.
– Все-таки связь между этой девчонкой Лоример и леди Оливией есть. – Мэйхью утверждал это.
– Я знаю столько же, сколько и ты. Так же мало.
Мэйхью вздохнул.
– Это может быть нечто или ничего.
– Я в этом сомневаюсь. И ты тоже.
– Да. – Мэйхью похлопал Дикона по плечу. – Да. – Он повернулся и пошел через парк.
Дикон смотрел, как он осторожно пробирается между распластанных тел, точно санитар на поле битвы.
Что остается от тех, кто умер? Что мы помним о том, как они уходили от нас?
Отец Кэйт растерянно озирался вокруг, словно не знал, как себя вести. Ее мать тихо плакала, не стараясь сдержать слез, но и не переходя на рыдания; в ее поведении сквозило желание соблюсти приличия. Она не делала себе поблажек, отступая от этикета, и не искала сочувствия. Она надела белые перчатки и побывала у парикмахера. Занавески раздвинулись, как занавес в театре марионеток, и гроб тихо проплыл между венков. Все пели чуть громче, чем нужно, однако это сошло не очень заметно. Можно было представить себе, что происходит за той стеной, куда унесли гроб, но долго думать об этом оказывалось невозможным.