След хищника

Фрэнсис Дик

Молчание.

— С машинкой.

— С какой?

— Ди-ду, ди-ду, ди-ду, — звонко пробибикал он мне на ухо две ноты, явно подражая полицейской сирене. Я засмеялся и обнял его.

— Она у тебя будет, — сказал я.

Возвращение Алисии к скачкам оказалось нерадостным. Она закончила дистанцию последней и вернулась бледная-бледная.

Сама скачка — пять фарлонгов для двухлеток — промелькнула для меня в мгновение ока. Едва-едва она выехала на старт — припавшая к шее лошади фигурка в ярко-красном камзоле, — как через секунду все восемнадцать лошадей стартовали, и вот

они уже бегут. На миг мелькнул красный камзол и, словно сбитый радужной волной, остался позади. Алисия выпрямилась в седле, миновав финишный столб, придержала коня, переведя его на шаг.

Я пошел туда, где спешивались все, кроме четырех первых. Там угрюмые хозяева лошадей и тренеры выслушивали бесстрастные рассказы жокеев, уже устремленных мыслью в будущее, о преследовавших их неприятностях и неудачах.

Я краем уха слышал обрывки их разговоров, ожидая Алисию.

— Не пошел, когда я стал подгонять его...

— Не мог работать на ходу...

— Ушибся... зажали... вытеснили...

— Еще жеребенок...

— Подался влево...

Майк Ноланд стоял один, без владельцев, и бесстрастно смотрел на приближающуюся Алисию. Затем погладил лошадь по загривку и критически осмотрел ее ноги. Алисия возилась с застежками на ремнях, которые Ноланд в конце концов помог ей расстегнуть.

— Спасибо... Извините... — все, что она сказала ему. Он кивнул и похлопал ее по плечу — вроде бы так. Алисия не заметила меня и поспешила в весовую. Прошло добрых двадцать минут, прежде чем она вернулась. Она была по-прежнему бледна. Худенькая, сжавшаяся, дрожащая и жалкая.

— Привет, — сказал я.

Она повернула голову и остановилась. Выдавила улыбку.

— Здравствуй.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты же видел.

— Я видел, что лошадь была недостаточно быстрой.

— Ты видел, что все мое былое мастерство пропало.

Я покачал головой.

— Нельзя ожидать от прима-балерины, чтобы она устроила галавыступление после того, как три месяца не была на сцене.

— Это совсем другое.

— Нет. Ты слишком многого хочешь. Не будь такой... такой жестокой к себе.

Она несколько мгновений смотрела на меня в упор, затем отвела взгляд, ища другое лицо.

— Ты не видел тут где-нибудь Майка Ноланда?

— Сразу после скачки видел, потом — нет.

— Он будет взбешен, — несчастным голосом сказала она. — Он никогда не даст мне другого шанса.

— А он ожидал, что его лошадь выиграет? — спросил я. — На нее ставили примерно двадцать к одному. Даже и близко не лежало к фавориту.

Она снова посмотрела на меня. По лицу ее скользнула улыбка.

— Я и не знала, что ты играешь на скачках.

— Я и не играл. Просто ради интереса глянул на букмекерские доски.

Она приехала из Ламборна с Майком Ноландом, а я — из Лондона. Когда я разговаривал с ней перед заездом, она была вся в напряженном ожидании глаза широко распахнуты, щеки пылают, лицо живое, по губам то и дело скользит улыбка. Ожидание чуда.

— Мне стало плохо на парадном кругу, — сказала она. — Никогда прежде со мной так не бывало.

— Но тебя же не стошнило...

— Ну да.

— Как насчет того,

чтобы выпить? — предложил я. — Или съесть большой сандвич?

— От этого толстеют, — автоматически ответила она, я кивнул и взял ее за руку.

— Жокеи, потерявшие мастерство, могут есть столько сандвичей, сколько захотят.

Она вырвала у меня руку и раздраженно сказала:

— Ты... ты всегда заставляешь людей смотреть на вещи прямо. Все правильно. Я согласна. Нет и намека на то, что я утратила мастерство. Просто зрелище было жалкое. Хорошо, идем и съедим по маленькому сандвичу... если хочешь.

За едой ее меланхолия немного рассеялась, но не до конца, а я слишком мало знал о скачках, чтобы судить о том, верно ли она оценивает себя. На мой взгляд, она выглядела хорошо, но ведь так почти любой выглядел бы, если может стоять в стременах, пока полтонны породистого мяса с грохотом несутся вперед со скоростью тридцать миль в час.

— По дороге сюда Майк сказал, что даст мне заезд в Сандауне на следующей неделе, если сегодня все будет в порядке. Теперь, думаю, он мне откажет.

— Это тебе так важно?

— Да, конечно, — горячо сказала она. — Конечно, важно!

Мы оба услышали в ее голосе и резкость, и уверенность. Она утихла, глаза ее стали более спокойными, и когда она заговорила снова, голос ее уже не был таким надрывным.

— Да, для меня это важно. И это значит, что я по-прежнему больше всего на свете хочу быть жокеем. Значит, я должна работать упорнее, чтобы вернуться к прежнему уровню. Это значит, что я должна забыть эти три месяца и продолжать жить. — Она доела не слишком вкусный сандвич с цыпленком, выпрямилась и улыбнулась мне. — Если ты приедешь в Сандаун, я буду скакать лучше.

В конце концов мы отправились искать Майка Ноланда, чтобы, как сказала Алисия, услышать его честный ответ. Майк Ноланд с откровенной прямотой профессионала сказал ей:

— Нет, ты скакала плохо. Хуже некуда. Все время болталась в седле, как мешок. Но чего ты хотела, впервые сев в седло после того, что тебе пришлось пережить? Я знал, что ты не выиграешь. Я вообще сомневаюсь, что эта лошадь сегодня выиграла бы, будь в седле сам Фред Арчер. Ну, пришла бы третьей... четвертой. — Он пожал плечами. — В списке участников он и близко не стоял к победителям. В другой раз будешь скакать лучше. Я уверен.

До Сандауна, ладно?

— Ладно, — тихо ответила Алисия.

Великан тепло улыбнулся с высоты своих пятидесяти лет и снова похлопал ее по плечу.

— Это лучшая девушка-жокей в Европе, — сказал он мне. — Плюс-минус десятка два.

— Спасибо и на этом, — сказала Алисия.

Я ездил в Сандаун и на следующей неделе, и еще на пару скачек неделю спустя — на третий раз Алисия выиграла два заезда. Я смотрел на то, как ей аплодируют, как ее приветствуют. Она то и дело светло улыбалась, расседлывая лошадь, глаза ее сияли, движения были быстры и уверенны. Ее мастерство снова вернулось к ней, дух ее был на высоте, не то что прежде. День ото дня золотая девушка восходила все выше и выше к новым вершинам, и наутро после двух ее побед газеты напечатали ее портрет под восторженными заголовками.