Следствием установлено
Шрифт:
— Я к вам с открытой душой, — начал он, — а вы — с камнем за пазухой! Но я свое докажу!
— Ваше право доказывать свою правоту, — ответил Осокин. — Но и мы ввиду вашего злостного запирательства обязаны принять собственные меры. Придется переместить вас в тюремную больницу! — произнес, как бы сожалея об этом, Осокин и вызвал кастеляншу, распорядившись принести для Охрименко его одежду.
Подписав очередной протокол, Охрименко не торопясь Умылся под краном, вытерся махровым полотенцем, сбросил больничный халат, переоделся и застелил постель. Выдвинул ящик тумбочки, достал пачку сигарет, оглядел себя в зеркале
Все произошло в считанные секунды, но сработали предупредительные меры, о которых Осокин позаботился заранее. Охрименко, приземлившись, попал в руки милицейских работников, дежуривших под окном палаты…
И если Осокин до этого все же был склонен считать, что Охрименко убил жену из каких-то очень сложных психологических побуждений и в экстремальных обстоятельствах, то теперь он окончательно удостоверился: перед ним был настоящий преступник.
15
Русанов встретил Осокина, лукаво улыбаясь.
— Чем порадовал нас старый муж, грозный муж?
— Отличился! Даже попытался сбежать!
— А как отреагировал на предъявленное ему обвинение?
— Вроде все признал и не признал. Жену свою убил, да только как — по-прежнему не помнит. Вот и делай отсюда любой вывод.
— Теперь это уже пройденный этап, — проговорил Русанов и протянул Осокину какую-то бумажку. — Читайте! Поступила к нам всего с час назад. Пока еще вы были в Рязани, этот Охрименко уже подготовил кое-что новенькое.
Вкривь и вкось на вырванном из тетради листе размашистым почерком написано: «Генеральному прокурору СССР. Жалоба».
— Так это же не вам, Иван Петрович!
— Мне копия. Читайте!
Осокин читал: «Гражданин прокурор! У меня горе, у меня злое несчастье, беда… Я убил свою жену. Застрелил случайно в тяжкой ссоре, о чем смертно жалею и своей жизнью не дорожу. Не убил себя, но это от меня не уйдет. Хочу суда, а следователь, некий Осокин, мальчишка, все что-то ищет, хочет выслужиться и шьет мне другие дела, которых нет! Дайте суд! Убил же! То и слепому ясно, но не подвергайте моральным пыткам! Или дайте мне пистолет и я докажу, что не симулировал самоубийства, а не знаю и сам, как получилось, в себя стрелял, а вот не убил!»
— Суда просит! — с негодованием воскликнул Осокин. — Что это он так спешит?
— Подмечено верно! — подтвердил Русанов. — Только зачем бы ему с этим судом спешить? А? Не потому ли, что вы, Виталий Серафимович, оказались слишком въедливым: разгадали его симуляцию, разобрались с письмами и, чего доброго, на этом не успокоитесь.
У каждого бандюги своя арифметика! Он, надо думать, рассчитывал и на то, что мы не станем возиться долго с его делом, ограничимся тем, что расскажет сам. Вышло иначе. Теперь надеется на то, что скорый суд все спишет.
Да, вот еще что: он ведь и бежать надумал вовсе не из-за того, что был разоблачен с письмами… И свою жену убил с определенным расчетом что-то скрыть.
— «Лягавая»! — произнес Осокин. — Не дает мне покоя это слово! Что он этим выразил? Что она знала про него, чем пригрозила? Дайте мне новую командировку!
— Куда?
— На его родину. Он родился в Белоруссии в Могилевской области…
— Почему же не в
— Считаю, что всего проще начать с того места, где он жил до войны, а уже после этого идти дальше, куда выведет кривая. Да и его фронтовые подвиги тоже не помешало бы проверить. Больно не вяжется все случившееся с благородным обликом героя-фронтовика.
— В этом вы правы. Он в тюрьме не сидел?
— Я наводил справки. По картотеке МВД Охрименко не проходит. Данных о его арестах или судимости в прошлом нет.
— Где же он все-таки подцепил это блатное словечко «лягавая»?
— Я об этом тоже задумываюсь.
— Теперь, во всяком случае, мы можем с полным основанием рассуждать и так: его первоначальной целью, по причине еще неясной, было только явное стремление добиться разрыва со своей женой. Созрел и коварный план. Скомпрометировать ее письмами. После возвращения с курорта учинить ей вселенский скандал. Все завершить разводом, вполне оправданным в глазах окружающих.
Только произошло нечто непредвиденное. Во время возникшей между ними ссоры жена Охрименко в чем-то уличила его и пригрозила разоблачением, которого он смертельно испугался, так сказать, сама загнала его в угол. Вот он и сорвался! Переступил черту дозволенного — совершил убийство, о котором ранее и не помышлял. На истину похоже?
— Да.
— В таком случае вношу предложение: еще раз допросить Охрименко, но уже с моим участием. Может, и расскажет что-то новое. Заодно и его жалобу прихватим. Пусть объяснит, чего это так ему не терпится попасть в суд.
В облике и в поведении Охрименко за несколько дней нахождения в тюремной больнице произошли разительные перемены. Он сбросил с себя личину добропорядочного человека, опустился, даже не пожелал бриться.
Он не поздоровался, не спросив разрешения, плюхнулся на табурет, накрепко привинченный к полу. Мельком взглянул на Русанова и смачно сплюнул себе под ноги.
— Это еще что за новости? — возмутился Осокин. — Потрудитесь вести себя прилично!
— Мне в душу наплевали, а я вам на пол. На полу затереть легче! С вами, гражданин следователь, мне говорить не о чем! Я жалобу написал Генеральному прокурору!
— Ив мой адрес, — негромко, но внушительно произнес Русанов. — А вот плеваться не стоит. Вас накажут, нужно ли это вам?
— Вы прокурор? — спросил Охрименко.
— Прокурор. — подтвердил Русанов.
— Но не генеральный!
— Не генеральный. Прокурор Озерницкого района. Это мне вы копию предназначили. Вы жалуетесь на следователя, но жалоба ваша не по существу. Я разбирался в вашем деле. Следователь Осокин ни в чем на вас напраслину не возводит. Вы не пожелали сами рассказать, как дело было, ему пришлось это установить следственным путем. Ни в чем он не погрешил против истины и нигде не вышел за пределы фактов. Однако в вашем деле еще не все достаточно выяснено. Вы просите ускорить рассмотрение вашего дела в суде. Примем к этому все необходимые меры. Но мы еще не можем передать дело в суд так и не установив мотивов вашего преступления. Мотив ревности — ложь, ложны и ваши утверждения, будто вы ничего в момент преступления не осознавали. Вы явно не хотите серьезно ответить ни на один вопрос следствия, вот и приходится следователю искать ответы самому, а на это, естественно, требуется дополнительное время…