Следы ведут в Караташ
Шрифт:
— Ладно. Медицинская справка есть?
— А как же!
Он вынул из кармана кожанки и сунул в руку Югову измятый листок с треугольной печатью.
— Все по форме.
— Вижу.
Югов подымил трубкой, бросил бумажку на стол секретарю:
— Записывайте.
— Ах, рахмат! — обрадовался приезжий, хватая Югова за руку повыше локтя и крепко сжимая ее. «Силен, однако», — подумал Югов, с усилием освобождаясь от крепкого рукопожатия, а вслух сказал:
— Вы легких заработков у меня не ждите. Работа предстоит трудная и опасная, так что...
—Ясно, товарищ начальник! — смешливо выкрикнул приезжий и поднес
«Старый фронтовик», — отметил Югов и, отвернувшись, тут же забыл о незнакомце.
А приезжий вышел во двор и, остановившись под навесом, стал подтягивать подпругу у коня, украдкой наблюдая за тем, что происходит на заготпункте. В открытые настежь ворота входили и выходили люди. Были среди них русские, узбеки, киргизы, казахи. Иные вели под уздцы лошадей, иные шли пешком. Во дворе разбивались на маленькие кучки, садились в кружок, подстелив кошму, пили чай и громко разговаривали. Тут же, у крыльца, стоял большой оцинкованный снаружи титан. Под титаном потрескивали дровишки, а из короткой черной трубы валил густой белый дым...
Но вот лицо приезжего оживилось. Во двор сбежал с крыльца высокий человек в короткой навыпуск цветастой рубашке и синем берете, лихо сдвинутом на затылок. Человек постоял у титана, презрительно разглядывая сидящих вокруг людей, и ленивой походкой — вразвалочку — направился в самый дальний угол двора, где бил из-под земли маленький фонтанчик.
Приезжий, подтягивая подпругу, так нажал коленом в бок коню, что тот вздрогнул и заплясал на месте...
Сноу хотел напиться, но шум под навесом привлек его внимание. Он поднес ладошку с водой ко рту, а сам, скосив глаза, посмотрел в ту сторону. Человек в кожанке. Новое лицо. Раньше здесь не встречал. Откуда?.. Но взгляд его скользнул дальше к людям, расположившимся во дворе. Мало ли откуда!.. Разве всех запомнишь?.. Он присел перед фонтанчиком на корточки и стал пить.
Однако, человек в кожанке почему-то не выходил из головы. Сколько времени можно возиться с подпругой?!.
— Эй, ты! — крикнул Сноу, поднимаясь и вытирая мокрые руки о болтающийся низ рубахи.
Он приблизился к приезжему, ткнул пальцем в грудь:
— Откуда?
По рассеянности Сноу задал вопрос по-английски. Человек отрицательно покачал головой:
— Мен бельмейды.
— Откуда, спрашиваю? — повторил Сноу по-русски, с трудом подбирая чужие слова.
— А, откуда? — обрадованно переспросил приезжий. — Оттуда я, оттуда. — Он показал рукой в сторону гор.
— Хороший конь, — сказал Сноу.
Приезжий закивал.
— Ха, якши, джуда якши...
— Работать? — спросил Сноу.
Приезжий не понял. Сноу снова повторил вопрос и изобразил рукой движения, напоминающие взмахи кетменем.
Приезжий опять не понял. Он только улыбнулся для приличия и похлопал коня по горячим бокам.
«Слежка?» — подумал Сноу тревожно, но, взглянув в веселое лицо приезжего, тут же отогнал от себя неспокойные мысли.
На высокой балахане [7] , открытой прохладному горному ветру, сидели Хаузен и Югов. Перед ними на широком медном подносе стоял большой пузатый чайник, разрисованный причудливыми узорами, лежали две хрустящие лепешки, на которых высилось по горке прозрачных мятных леденцов.
7
Балахана — на Востоке комната для гостей и отдыха в летний сезон, пристраиваемая над жилыми домами. — Прим. Tiger’а.
Ученые, подогнув ноги под себя, как истые старожилы, прихлебывали чай, смотрели на горы, подернутые легкой сиреневой дымкой.
Хаузен рассказывал о том, как бежал в тридцать седьмом из Испании в Америку, как во Франции его пытались похитить нацисты, а он не пришел на явочную квартиру, которая впоследствии стала ловушкой для многих эмигрантов, как работал в Массачусетском университете и все время мечтал о том дне, когда сможет расшифровать загадочные письмена древних майя.
— Вы опередили меня, — грустно сказал Хаузен.
Югов добавил ему в пиалу свежего чаю.
— Опередили — это слова. А суть в передовых методах, — сказал он. — Признаться, так и мне претят все эти экраны, счетные машины, индексы, интеграторы и прочая механизация. Но без них нельзя. Понимаете?.. По старинке нельзя. Настало время, когда один человек уже не в силах сделать что-либо значительное. Время случайных открытий, титанической борьбы одиночек прошло. Только коллективный мозг ученых, вооруженный первоклассной техникой, может ныне проникнуть за те загадочные барьеры, которые ставит перед наукой природа.
Хаузен кивнул:
— Не согласиться с вами нельзя. И тем не менее... Отрицать право одиночек...
— Дело не в праве, а в возможностях. Наша экспедиция — яркий тому пример. Вы обратили внимание на ее состав?..
— Действительно, — согласился Хаузен. — Ваши масштабы поражают воображение...
— А если бы вы в одиночку? Или я?.. Да ничего бы из этой затеи не получилось!.. А между тем результаты экспедиции могут превзойти всякие ожидания.
— Вы верите в это?
— Верю. И то, что мы сделаем, должно стать достоянием всего человечества.
— Вы очень доверчивы, профессор, — сказал вдруг Хаузен.
— Разве доверчивость — не достоинство? — возразил Югов.
— Видите ли, не так-то легко ответить на ваш вопрос, — Хаузен повертел в руках пустую пиалу, рассматривая прилипшие к донышку зеленые чаинки. — Ученые, познавшие тайну атомного ядра, тоже не думали о бомбе. О бомбе думали другие — те...
Он сделал неопределенный жест в сторону.
— Вы мрачно смотрите на будущее, Хаузен, — сказал Югов.
— Я реально смотрю на вещи, — с несвойственной ему резкостью возразил Хаузен. — Мне довелось испытать это на собственной шкуре... Оптимизм! Хотел бы и я быть оптимистом... Я ушел от политики, потому что заниматься политикой и не быть вместе с тем оптимистом — преступление...
Хаузен зажег сигарету.
— Порой мне кажется, вы слишком благодушны, — продолжал он. — Будущее... За него дерутся. Мир разорван на части... Разве есть уверенность, что тайна, которую вы надеетесь разгадать в Караташе, послужит людям для добра?..
— Но вы-то, вы! Неужели вы в это не верите?! — воскликнул Югов.
— Бывают обстоятельства, когда перестаешь доверять людям... Пока я был археологом... Словом, мне преподали горький урок...
Хаузен с досадой раздавил в пепельнице окурок.