Слепая зона
Шрифт:
Платон что-то рассказывает, запрокидывает голову и смеется. Собеседники тоже хохочут, и я невольно улыбаюсь, поймав с ним одну волну. Это хорошо, что он веселый, это плюс.
Платон тем временем напяливает балаклаву и шлем, к которому также прицеплена камера. Поворачивается ко мне.
Поднимаю руку, приветственно играю пальцами и скромно потупляю глаза.
Он тут же идет в мою сторону. Решительно, быстро, явно спешит. По пути расстегивает и снимает шлем. Следом балаклаву. Не успеваю я пикнуть о том, что камера направлена на нас,
Какая-то внезапно сраженная, но все еще сопротивляющаяся чувствам, я замираю в вялой попытке оттолкнуть. Прижимаю ладони к его груди. Он наклоняется.
Жадно вдыхаю уже любимый запах, с удовольствием ощущая, как внутри все трепещет, реагирует. Платон тянется к губам, и я, все еще напряженная, позволяю поцелуй. Сердце колотится где-то в горле, когда его губы касаются моих. Пульс отбивает отчаянную какофонию, душа, не выдержав, рвется. Вот вам и разлука в сутки! Волна адреналина сносит с ног.
Мы целуемся так, как, клянусь, никто в мире не умеет: одновременно нежно и голодно. Со страстью, рожденной в противостоянии. С безбашенным обожанием друг друга. Его язык касается моего несколько раз подряд, прежде чем я закрываю глаза и расслабляюсь. Сдаюсь, обнимаю Платона за шею.
Кто-то хлопает.
Черт. Краска мгновенно ударяет в лицо.
Но я не двигаюсь. Так и краснею, позволяя себя целовать, позволяя любить.
Открываю глаза, когда он размыкает поцелуй. Сердце рвется на части. Никогда в жизни ничего подобного не чувствовала. Его пальцы с силой впиваются в мою спину.
— Это лучше кофе, — говорит он мне. Глаза сверкают.
Платон на адреналине. Заряжен предельно. Бешеный, как перед ралли. И я хочу его. Именно такого. Сейчас.
— Бодрит? — шепчу хрипло.
— Да.
— И почти внутривенно. В смысле со слюной быстрее доберется сюда. — Касаюсь его груди там, где сердце.
Кажется, оно у Платона тоже ускоренно колотится. Мы смотрим друг на друга.
— Спасибо, что приехала. Я буду думать, что ты смотришь через камеры.
— Конечно. Не сомневайся даже, я буду здесь. Выглядишь очень круто.
Он усмехается и подмигивает, окидывает меня быстрым взглядом и вновь натягивает балаклаву.
Режиссер кричит:
— Стартуем!
Платон застегивает шлем и идет к ангару, в котором по сценарию и начнется гонка.
Мустанг — синий, вымытый и отполированный до блеска — выглядит нереально круто и пафосно. Сколько там коней под капотом, лучше не знать.
С погодой везет — на небе ни облачка. Я прохаживаюсь по территории, Охотники при моем появлении все как один вяло кивают. Без особого интереса, хотя еще недавно мы едва не обнимались при встрече. Глаза отводят. Неприятно.
Егора по-прежнему нет. Пишу ему:
«Привет. Нам нужно поговорить. Так не может продолжаться».
Он не читает и не отвечает.
Ангар постепенно наполняется дымом. Я подхожу к мониторам, куда транслируется съемка, и, прижав руку
На один из экранов выведена запись с камеры, установленной на шлеме Платона. Видны его руки в перчатках, держащие гоночный руль. Приборная панель со стрелкой спидометра. Я на миг зажмуриваюсь.
В следующую секунду мустанг вырывается из ангара и несется вперед. Разворачивается на ручнике, заходя в крутой поворот, от которого сердце ухает в пятки, и вылетает на дорогу.
Мой взгляд ни на секунду не отрывается от мониторов.
— Темп хороший, — замечает кто-то.
Рядом, чуть впереди, стоит Марсель и с мрачным спокойствием тоже следит за экранами. Я размышляю о том, на каких крыльях летала все последние дни, раскручивая роман с Платоном. Давая ему зеленый свет. Позволяя себе рисковать. О том, что жизнь этого мужчины, с которым настолько хорошо, что с ума можно сойти, сейчас зависит от любой крошечной детальки за десять рублей.
Целая жизнь!
Пытаюсь понять, доволен ли Марсель проделанной работой, но он, судя по всему, никогда не доволен. Руки на груди скрестил, хмурится.
— Значит, за ночь можно успеть установить движок, — говорю я весело. — Надо же.
Он молчит какое-то время. Когда уже смиряюсь, что он тоже со мной не разговаривает, Марсель медленно произносит:
— Движок ставится ровно столько времени, сколько есть. Ночь, сутки, неделю. Времени не бывает достаточно. Проверить все невозможно.
Внутри сжимается.
— Я думала, ты меня успокоишь. Ты главный механик.
— Я тебя впервые увидел в машине Егора.
Ничего не ответив, возвращаюсь к мониторам. Сжимаю губы, качаю головой. Ситуация не сглаживается.
Я снова думаю о том, что жизнь Платона зависит от работы Марселя и остальных механиков, и понимаю, что для меня важно их мнение. Не могу отмахнуться. Не могу послать их. Я хочу им нравиться. Должна, блин, как-то! Но пока не представляю, что для этого сделать.
Платон тем временем выезжает на мост. Кадры сумасшедшие. Парни вокруг громко хвалят, обсуждают! Я молчу, но от щемящего восторга и первобытного ужаса глаза слезятся. А сердце... мое бедное выпрыгнувшее из груди сердце летит сейчас вместе с ним в синем мустанге, на скорости двести километров в час.
Глава 38
Вечером Платон ждет у подъезда.
На нем больше нет секси-оранжевого комбинезона, лишь банальные джинсы и куртка — и то и другое черное. Осталась только осанка. И взгляд — тот самый, дикий, шальной, уверенный. Взгляд победителя. Все вместе делает Смолина неотразимым.