Слепой убийца
Шрифт:
Лора отказалась обедать. Ушла на причал с чашкой кофе. Она туда часто уходила, и я нервничала. Лора лежала на досках, свесив руку в реку, и вглядывалась в воду, будто что-то уронила и теперь высматривала на дне. Но вода слишком темна – много не увидишь. Только изредка стайки мелкой рыбешки мелькали, словно пальцы карманника.
– Все-таки лучше без этого, – упорствовала Уинифред. – Очень неприятно.
– На войне можно недурно заработать, – сказал Ричард. – Может, это нас взбодрит, и Депрессии конец. Я знаю дельцов, которые на это рассчитывают.
Мне никогда не рассказывали о деньгах Ричарда, но по некоторым намекам и признакам я догадалась, что их меньше, чем я думала. Или стало меньше. Восстановление Авалона прекратилось – отложилось, – потому что Ричард не хотел больше в него вкладывать. Так считала Рини.
– А почему они получат деньги? – спросила я. Ответ я прекрасно знала, но у меня появилась привычка задавать наивные вопросы – просто посмотреть, что скажут Ричард и Уинифред. Нравственная беспринципность, которую они демонстрировали почти во всем, не переставала меня поражать.
– Потому что так устроен мир, – ответила Уинифред, не вдаваясь в подробности. – Кстати, арестован ваш друг.
– Какой друг? – слишком поспешно спросила я.
– Эта женщина – Каллиста, кажется. Последняя любовь вашего папочки. Та, что считает себя художницей.
Её тон был неприятен, но я не умела её осадить.
– Когда мы были детьми, она была к нам очень добра, – сказала я.
– Еще бы ей не быть!
– Мне она нравилась, – прибавила я.
– Не сомневаюсь. Пару месяцев назад она пристала ко мне, пытаясь всучить какую-то ужасную картину или фреску с толпой уродин в спецовках. Не для столовой картинка.
– За что её арестовали?
– Красный взвод – как-то общалась с красными. Она сюда звонила – в совершенной ярости. Хотела поговорить с тобой. Я решила, что тебя не следует впутывать; Ричард сам поехал в город и вытащил её из тюрьмы.
– Почему? – поинтересовалась я. – Ричард её едва знает.
– По доброте сердечной, – сладко улыбнулась Уинифред. – Хотя он всегда говорит, что такие люди в тюрьме опаснее, чем на свободе, правда, Ричард? Они всю прессу поставят на уши. Правосудие то, правосудие это. Да он просто оказал услугу премьер-министру.
– Кофе ещё остался? – спросил Ричард.
Это означало, что Уинифред следует закрыть тему, но она не успокаивалась:
– А может, ради твоей семьи. Она же вроде семейной реликвии, вроде старого горшка, который из поколения в поколение передают.
– Пожалуй, пойду к Лоре на причал, – объявила я. – Сегодня чудесный день.
Пока мы с Уинифред разговаривали, Ричард читал газету, но тут поднял голову.
– Нет, – сказал он, – останься. Ты ей слишком потакаешь. Предоставь ей самой с этим справиться.
– С чем? – спросила я.
– С тем, что её грызет, – ответил Ричард. Он повернулся и посмотрел в окно на Лору; я впервые заметила, что у него поредели волосы на темени: сквозь каштановую шевелюру проглядывал розовый кружок. Скоро появится
– На следующее лето поедем в Мускоку, – сказала Уинифред. – Не могу сказать, что этот наш эксперимент с отдыхом увенчался успехом.
Незадолго до отъезда я решила подняться на чердак. Подождав, пока Ричард сел к телефону, а Уинифред улеглась в шезлонг на нашей песчаной полоске на берегу, прикрыв лицо Мокрой салфеткой, я открыла дверь на лестницу, ведущую на чердак, и стала подниматься, ступая как можно тише.
Лора уже была там; сидела на сундуке. Окно она распахнула – это было мудро, иначе мы бы там задохнулись. В воздухе стоял мускусный запах залежавшейся ткани и мышиного помета.
Лора неспешно повернула голову. Не вздрогнула.
– Привет, – сказала она. – Здесь живут летучие мыши.
– Ничего удивительного, – отозвалась я. Подле неё стоял большой бумажный пакет. – Что у тебя там?
Она принялась вынимать веши – разные мелочи и кусочки, всякую ерунду. Бабушкин серебряный чайник, три фарфоровые чашки с блюдцами – ручная роспись, из Дрездена. Ложки с монограммой. Щипцы для орехов в форме крокодила; одинокая перламутровая запонка; черепаховый гребень с недостающими зубьями; сломанная серебряная зажигалка; столовый прибор без графинчика.
– Зачем тебе это все? – спросила я. – Нельзя же их везти в Торонто.
– Я их спрячу. Все им не уничтожить.
– Кому – им?
– Ричарду и Уинифред. Они здесь все повыбрасывают. Я слышала, как они говорили про никчемный хлам. Когда-нибудь устроят тут генеральную уборку. Я хочу кое-что сохранить для нас. Оставлю тут в сундуке. Они уцелеют, и мы будем знать, где их искать.
– А если заметят? – спросила я.
– Не заметят. Тут ничего ценного. Смотри, я нашла наши старые тетради. Лежали там же, где мы их оставили. Помнишь, как мы их сюда принесли? Ему?
Лора никогда не называла Алекса Томаса по имени – только он, его, ему. Одно время мне казалось, что она его забыла – точнее, перестала о нём думать, но теперь стало ясно, что я заблуждалась.
– Не верится, что мы это все проделывали, – ответила я. – Что мы его прятали, что никто не узнал.
– Мы были осторожны, – сказала Лора. На минуту задумалась, потом улыбнулась. – Ты же мне не поверила про мистера Эрскина, да?
Наверное, следовало солгать, но я предпочла компромисс.
– Мне он не нравился. Жуткий тип.
– А вот Рини поверила. Как ты думаешь, где он сейчас?
– Мистер Эрскин?
– Ты знаешь, кто. – Лора помолчала и выглянула в окно. – А твоя половина фотографии у тебя осталась?
– Лора, мне кажется, тебе не стоит о нём думать. Он не вернется. Не судьба.
– Почему? Думаешь, он умер?
– С какой стати ему умирать? Вовсе нет. Просто, я думаю, он куда-нибудь уехал.
– Во всяком случае, его не поймали – иначе мы бы узнали. В газетах написали бы, – сказала она. Сложила старые тетради и сунула их в пакет.