Слепой в зоне
Шрифт:
Ханна на это предложение отрицательно покачала головой. Единственным, к кому она могла обратиться за помощью, был трезвый Анатолий Кошевников, тем более, он находился у нее в подчинении, поскольку деньги водителю платила она.
Все выпили столько, что не догадались проехать еще немного – до леса.
Анатолий предложил простой выход: мужчины идут на одну сторону автобуса, а Ханна – на другую. Ханна присела. Слышала, как гогочут Семага с Хворостецким и журчат две сильных, напористых струи. Она едва успела застегнуть молнию джинсов и отскочить в сторону: прямо к ее ногам из-за колеса быстро приближалась все
– Толя, вперед! До зоны нигде не будем останавливаться.
На что водитель свирепо ответил:
– Когда захочу, тогда и остановлюсь. Все равно в Наровле придется заправиться.
– Это святое дело, – сказал режиссер, зная, что с водителем спорить не стоит, особенно насчет заправки, иначе далеко не уедешь.
В районном центре Наровля на берегу Припяти они оказались, когда уже стемнело. Первую ночь решили провести в гостинице, напоследок воспользоваться благами цивилизации, хотя из всех благ тут была лишь холодная вода. Горячую, как обычно, в маленьких гостиницах летом отключали. Но прежде чем устроиться в гостинице, стоило поискать приключений. Пьяному, как говорится, море по колено, и Виталий Семага предложил коллегам:
– Айда искупаемся в Припяти?
– Там же радиоактивная вода, – заметил водитель.
– Дурак ты, вода течет сверху. Значит, в зону и значит, она чистая.
– А ты откуда знаешь? – наморщил лоб Кошевников.
– Мне. все известно, я здесь не первый раз.
Но, подискутировав, купаться в реке все же не отважились. В наступивших сумерках вода отдавала каким-то странным флуоресцирующим светом. Но это, скорее всего, не от радиации, а от чего-то другого, о чем никто из съемочной группы не имел понятия. Версии были разные: то ли от дохлой рыбы выделился фосфор, то ли от гниющих водорослей, а может, завод какой слил в реку отходы. Наконец порешили, что выпили лишнего и поэтому в глазах появилось такое странное свечение. Купание все равно отменили, постановив устроиться в гостинице и по настоящему поужинать: то есть выпить не по стакану водки на каждого, а хотя бы по бутылке и с обильной закуской.
Кошевников с энтузиазмом поддержал это предложение Хворостецкого, который по большому счету вынашивал другие планы. Он хотел подпоить немку и переспать с нею, чтобы потом, похлопывая Семагу по плечу, рассказать, как она визжала и кричала «майн гот». К тому же в компании, где женщина находилась в единственном числе, стоило поторопиться, а то Виталий или вечно пьяный оператор, или водитель захватят первенство.
– Значит так: вы накрываете на стол, а ты принеси из машины… – сказал Хворостецкий водителю и на несколько секунд задумался, – ну, в общем, принеси столько бутылок, чтобы потом не бегать.
– Все равно придется бежать, – убежденно .произнес Кошевников, расстегивая верхнюю пуговицу своих брюк. – Я пивком потом захочу оттянуться, да и жрать захотелось; Когда завтра выезжаем?
– Как проснемся, – установил было распорядок дня Семага.
– Нет, выезжаем рано, – возразила Ханна Гельмгольц, – на рассвете.
– Да ну, брось, – сказал Семага, – черт его знает, будет кто из знакомых на КПП? Еще надо связаться с местным начальством, поставить печати на пропусках,
– Ну, как знаете, – сдалась Ханна, во всем полагаясь на людей сведущих, к коим она относила Виталия Семагу.
Минут через двадцать стол уже был накрыт. Закуска стояла на нем отменная.
Немка распаковала свою сумку, и на столе появилась одноразовая посуда и продукты в вакуумных упаковках. Даже хлеб предусмотрительная Ханна привезла запаянным в целлофан. На краю стола лежал дозиметр, и немка то и дело бросала взгляд на фосфоресцирующие цифры. Заглядывал туда после каждой рюмки и Семага, как будто от количества выпитой водки в помещении мог уменьшиться уровень радиации. Радиация как назло не уменьшалась, а вот после второго стакана журналист перестал различать цифры и чуть не раздавил дозиметр, уткнувшись в столешницу лбом. Он отрубился так внезапно и стремительно, что немка испугалась, что он умер. Но Хворостецкий ее успокоил:
– Он у нас такой. Однажды я тоже испугался, когда с ним первый раз пил. У него такой организм, работает, как автомат. Поднялся уровень алкоголя до ватерлинии, – Хворостецкий начертил на своей волосатой груди ногтем полосу, – и Виталик – брык с копыт. Полежит полчаса и тут же просыпается, к бутылке тянется, хватается за горлышко, не вырвешь нипочем…
Водитель с оператором сидели по другую сторону стола и, упрямо глядя друг другу в глаза, вели идеологический диспут:
– Так ты веришь в Бога?..
– Я-то верю, – говорил водитель, показывая крест на грязном шнурке, болтающийся у него на груди.
– И я верю, – бормотал оператор.
– Если веришь – покажи крест.
На что Бархотин показывал оппоненту фигу и матерился, брызжа слюной.
– Значит, ты еретик, – выносил приговор Кошевников.
– Сам ты еретик, мать твою!
– Я не еретик, на мне крест. А вот на тебе креста нет. Съел?
– Да на тебе, сволочь, клейма ставить негде, ты же ворюга!
– Сам ты ворюга – некрещенный.
Затем водитель и оператор, поняв, что на словах не смогут решить, кто из них прав, пришли, как водится в застольях, к простой мысли, что надо померяться силой и кто кого завалит, тот и выиграл теологический спор.
Хворостецкий, увидев, что ситуация выходит из-под контроля и ему нужно применить власть, вмешался:
– Эй, ребята, если мордобой решили устроить, то только на коридоре!
– Какой мордобой? – обиделся Бархотин. – Я же человек интеллигентный, творческий, – и он с ненавистью посмотрел на водителя, которого ни к одной из этих категорий людей явно не относил.
– Интеллигентные люди, – твердо сказал Хворостецкий, – по-другому проблемы решают.
– Как? – заинтересовался Кошевников.
– Ну, например, кто выпьет больше…
– Не пойдет, – возразил оператор.
– Почему?
– Не в равных условиях начнем. Я уже и так больше его выпил.
Ханна в панике вглядывалась в покрасневшие лица, пытаясь определить, на кого она может полагаться в сложившихся обстоятельствах. Наибольшее доверие ей, как ни странно, внушал Виталий Семага. К этому времени он уже успел очнуться и сделать то, о чем предупреждал Хворостецкий, – выпить еще водки, и сидел теперь молча. Ханна не догадывалась, что молчит он по одной-единственной причине – боится, раскрыв рот, не справиться со рвотой.