Слепой в зоне
Шрифт:
– Ну ладно, подожди нас здесь. Мы съездим быстренько, а потом вернемся за тобой. И ты нас завезешь к церкви.
– К какой церкви?
– Ну, синяя такая… – объяснил Семага. – Помнишь, ты в прошлом году показывал?
– А-а-а, это куда поп вернулся?
– Ну, я не знаю, вернулся или не вернулся.
– Вернулся, вернулся – затараторил Кондаков, – мужик он ничего, вокруг людей нет, а он один. И живет в этой церкви, и служит.
– А кто к нему ходит?
– Никто не ходит. Собаки прибегают, птицы прилетают, и больше никого.
– А он нормальный? – спросил
– Кто? Поп? Конечно, нормальный. Я иногда, правда, думаю, что он немного чокнутый.
– Почему ты так думаешь, Володька? – не отставал Хворостецкий.
– Он говорит, что Бог забыл эту землю.
– Ну и правильно говорит.
– Да нет, не правильно. Он о ней вспомнил.
– Ну ладно, пошли. Подожди здесь, мы. скоро. Поговорим с военными – и назад.
Юрий подошел к Анатолию Кошевникову:
– Слушай, ты поезжай, а мы пойдем пешочком, присмотрю пару точек для съемки.
– Как хотите, – водитель уселся в машину.
– А может, и я поеду? – предложила Ханна Гельмгольц, – Пойдем с нами. Пройдешься, подышишь воздухом.
– Но здесь же радиация! – сказала Ханна.
– Да какая, к черту, радиация? Забудь о ней, – заулыбался Виталий Семага, показывая свои крепкие белые зубы.
Кошевников вспомнил:
– Мне надо долить масло, я потом подъеду.
– Ну давай…
И съемочная группа направилась в сторону фермы. Уставшие за день тяжелой работы, они едва тащились по идущей в гору дороге. Душу Хворостецкого согревала надежда, что сейчас он сможет снять что-нибудь интересное, какой-нибудь сногсшибательный сюжет с военными.
«Ведь они тоже люди, – рассуждал Хворостецкий, – и если их разговорить, то они расскажут что-нибудь эдакое. А глядишь, и снять удастся что-нибудь занятное. Скорее всего, приезжают сюда поохотиться, рыбу половить, просто так, из интереса».
Семага брел, поддерживая Ханну Гельмгольц под руку, и Хворостецкий, время от времени оборачиваясь, подмигивал то Виталику, то Ханне. Немка отвечала двусмысленной улыбкой, которая злила Хворостецкого. Но когда он работал, у него не возникало навязчивых мыслей о женщинах. Когда же работа заканчивалась, начинало садиться солнце и он выпивал стакан водки или пару стаканов вина, его плоть начинала бунтовать и требовать развлечений, причем немедленно.
«Ничего, этой ночью не получилось – следующей получится. Вот разожжем костерок, выпьем как следует – и ты будешь моей, стерва немецкая, блядь фашистская!» – в сердцах выругался Хворостецкий, хотя Ханна ему в общем-то нравилась, несмотря на то, что не отличалась особой привлекательностью. А сама Ханна льнула к Виталию. Хворостецкий с Бархотиным шли рядом, Гельмгольц и Семага шагах – в двадцати за ними.
Когда они уже поднялись на холм, Хворостецкий увидел двух военных в камуфляже, с автоматами наперевес.
– Ничего себе! – сказал он негромко оператору. – Включи камеру и неси ее в руках. Может быть, понадобится пара планов. И вообще, когда я подойду, камеру не выключай, пускай себе пишет.
– Да ни фига хорошего не получится! С вояками лучше не связываться.
– Ладно, не твое дело. Ты уж постарайся, чтобы получилось. Ты же умеешь, –
Валерий сумрачно улыбнулся в ответ и включил камеру.
Один из военных поднял руку, предупреждая, чтобы незваные гости остановились и не приближались. Между военными и режиссером с оператором оставалось шагов пятнадцать-семнадцать. Оператор опустил камеру и помахал левой рукой. Помахал вполне добродушно, приветливо: дескать, добрый день, мы вот здесь заблудились, сбились с дороги и не подскажете ли… Один из военных быстро скрылся за углом фермы. Заскрипели ворота, и перед фермой появилось еще трое. Все они были в камуфляже, двое – с автоматами.
– Кто такие? Что надо? закричал один из них – это был полковник Сазонов. – Стоять!
– Мы съемочная группа, кино снимаем.
– Какое, на хрен, кино? Здесь проводятся учения. Кто вас сюда пустил?
– У нас есть официальное разрешение. Мужики, вы чего? Мы три дня людей не видели.
– Дай-ка предупредительный выстрел. Чего они сюда лезут? – негромко сказал полковник, и человек стоящий справа от него, поднял ствол автомата и трижды выстрелил.
Грохочущее эхо полетело от пригорка вниз. Ханна и Виталий Семага замерли на месте. Ветер дул к ферме, и Кошевников, находившийся за пригорком, ничего не слышал. Он запустил двигатель и погнал машину вверх по дороге.
– Стоять! Стоять! – полковник выхватил у стоящего рядом военного автомат, дал длинную раскатистую очередь поверх голов.
Ее-то водитель расслышал и вообразил, что таким образом военные приветствуют появление съемочной группы. Он прибавил газу, микроавтобус подбросило на колдобине, и он съехал с мостика на гравийку. И в этот же момент прогремел глухой тяжелый взрыв. Темно-синий микроавтобус швырнуло передком в воздух, он вспыхнул. А секунд через тридцать раздался оглушительный взрыв бензобака.
– Я же говорил! Я же предупреждал! Не двигаться!
Оператор и Хворостецкий развернулись. Камера работала, снимая горящие обломки автобуса и клубы черного едкого дыма, поднимавшегося вверх. Ханна прижалась к Виталию, словно надеясь за его плечом укрыться от неминуемой беды.
– Уходим, уходим…
Хворостецкий попятился назад.
– Стоять! Ни с места! – грозно крикнул тот, кто стрелял, и вразвалочку двинулся с пригорка вниз. Еще четверо растянулись цепью, охватывая полукольцом съемочную группу.
– Ни с места! Руки вверх!
Оператор положил камеру на землю.
– Господи, Господи, что такое!? – шептал он, с ужасом глядя на направленные на него стволы.
– Мы съемочная группа, мы приехали…
– Молчать! – приказал Сазонов. – Я же предупреждал – не приближаться!
Какого хрена ваш автобус поехал сюда?!
– Мы ничего не знали, ничего!
И только сейчас до Хворостецкого дошло, что их водитель, документы, провизия и все отснятые пленки сгорели в темно-синем автобусе. И он, развернувшись, не обращая внимания на крики военных, побежал к искореженному автомобилю. Туда же бросился и Виталий. Их догнали, повалили на землю, связали и, подталкивая в спину автоматами, повели на ферму.