Слезы Магдалины
Шрифт:
– А во-вторых?
Ответом на вопрос из комнаты высунулась широкая бульдожья харя. Оскалилась, облизнулась и исчезла. Димыч готов был поклясться, что круглые глаза зверя были вполне по-человечески умны.
Илья Семенович, несмотря на слепоту, двигался легко и уверенно. На кухне и вовсе трость бросил, раздраженно, словно в ней была причина его слабости.
– Кофе? Чай? Лучше чай, поелику кофе у меня преотвратный. Сколько раз просил купить натуральный, а Венечка все эту растворимую дрянь приносит. Дескать, милейший, в вашем возрасте беречься надо, без кофеина напиток потреблять. Это он мне. Представляете? Курите? Нет-нет,
Хром, белый камень и стекло. Ровные поверхности, сглаженные углы, но при этом ощущение операционной.
– Очень мило.
– Врать не умеете, – покачал головой Илья Семенович. – Зря. Преполезный навык, да будет вам известно. У Венечки мизофобия [7] , но мы с этим боремся. И уверяю вас, не безуспешно. От бахил вот отказались. И полы лишь дважды в день моем. А вы, значит, от Владика? Или от Лидочки? Бедная женщина...
В стеклянной мозаике фасадов отражался Илья Семенович и сам Димка, какой-то нелепый, маленький по сравнению с доктором. Стоило пошевелиться, и отражения дергались, как куклы у неумелого кукольника.
7
Навязчивый страх загрязнения либо заражения, стремление избежать соприкосновения с окружающими предметами. Стремление к чистоте.
Пожалуй, хорошо, что Прокофьин слеп, на этой кухне и самому недолго умом двинуться.
– Скорее я насчет Влада Марьева. А Лидочка – это...
– Его мать. Итак, рассказывайте. Что он снова натворил?
– А что он натворил раньше?
Илья Семенович замер с кружками, словно забыл, куда нужно их поставить, но тут же вспомнил, пристроил на глянцевый столик и мягко заметил:
– Это вы ко мне пришли. И следовательно, испытываете нужду в помощи. Мне же предстоит решить, оказывать вам эту помощь или нет. И поскольку я собираюсь разгласить информацию конфиденциальную, то должен знать, чего ради. К слову, окажите старику любезность, подайте пепельницу. И сигареты. Придется ваши, ибо мои Венечка изничтожил.
Димка заговорил. Начал издалека, с разрытой могилы и искореженного тела, но постепенно, направляемый вниманием и вопросами, на которые Илья Семенович оказался щедр, рассказал все.
Даже больше, чем хотел.
– Антипатия в вашем случае совершенно естественна, – Прокофьин прикурил одну сигарету от другой. Дым он пускал смачно и, затягиваясь, щурился от удовольствия. – Вы уж простите, что полез, но тут, знаете ли, скучно. Классовая ненависть – чушь. А вот индивидуальная – дело тонкое... дело прошлого. Все мы родом из детства, слышали? Выражение буквально, и в том его ценность. Взять хотя бы вас.
Димка опустил голову, хотя Прокофьин и не мог видеть выражения лица.
– Из вашего детства родом ваша подозрительность ко всем, кто находится, метафорически выражаясь, «по ту сторону забора». Вы не доверяете им априори. И потому ищете совсем не там.
– В каком смысле?
– Влад не мог убить этих женщин. Конечно, проявленная в отношении девушки агрессивность несколько нехарактерна, но... скорее всего, это разум сопротивляется воспоминаниям. И он же желает знать. Вот такой парадокс...
Не согласились. В мире, ограниченном слепотой, память всевластна. Она дает возможность ощутить себя зрячим, и пусть Илья Семенович лучше, чем кто-либо, знает, сколь призрачно это ощущение, он не собирается отказываться.
Лидочка кругла и лунолика. Лидочка носит платья, сшитые на заказ, и кокетливые шляпки. Пожалуй, за всю жизнь Илья Семенович не встречал больше женщин, которые бы носили шляпки. Не панамы, косынки или лохматые сооружения из норки, а именно шляпки.
Сколько их было? Бессчетно. Но их время отошло. На Лидочке был платок из скрипучего синтетического шелка. На лоб наполз, прилип к потным щекам, сбился под подбородком корявым узлом. Краски сожрал.
– Ильюша, ради меня... пожалуйста. Я... я не могу так! Я сама скоро с ума сойду. И попаду к тебе.
– Буду рад.
Он кривит душой, да и попытка ее рассмешить обречена на провал. Кто будет веселиться, потеряв ребенка.
– Я все равно его сдам. Не тебе, так кому-нибудь другому. Он ненормален!
– У него шок, Лидочка. И он не виноват, пойми. Никто не виноват.
Наверное, если бы он тогда указал на виновного, она бы успокоилась, точнее нашла точку приложения ненависти, которая распирала ее изнутри. Но Илья Семенович пытался быть честным, и вышло глупо.
Ложь – великий дар.
Лидочка раскачивается на стуле, мурлыча песенку. Пальцы ее скользят по чешуйчатому боку сумки, а в глазах плывут туманы безумия.
Он не может это видеть. Он соглашается. Он делает все, что просят, – для обоих делает, и хранит тайну. Но, видно, срок хранения вышел. И это тоже хорошо: тайны держат на земле, а Илья Семенович устал жить.
Вот покается, Венечке поможет, а потом уже...
– Лидочка была моей ученицей. Очень талантливой, но в свое время предпочла семью карьере.
Илья Семенович говорил ровно, спокойно, но Димычу почудилось в этих словах неодобрение. Или ревность? Не был ли влюблен Прокофьин в ученицу свою?
– Она ушла из больницы, устроилась в поликлинику. Наверное, была счастлива. Надеюсь, что была. Меня избегала. И да, ваша догадка имеет право на жизнь.
Хлопнула входная дверь, и Илья Семенович торопливо затушил сигарету, подвинув пепельницу поближе к Димычу. А вот голос его даже не дрогнул.
– Она совсем было исчезла из моей жизни. А объявилась с просьбой о помощи. К этому времени у нее уже было двое детей. Машеньке шесть, Владику три.
– Илья Семенович, вы опять... – раздалось из коридора. – Кто на этот раз? Водопроводчик? Телефонный мастер?
– Милиция.
Димыч сунул удостоверение под нос круглого человечка, вкатившегося на кухню. Тот вжал голову в плечи, дернул носом, крохотным, будто вдавленным в лицо, и забормотал что-то не то возмущенное, не то извиняющееся.
– Иди, Венечка, иди. Мы по делу разговариваем.
Венечка чихнул. Уставился на пепельницу, побагровел, но послушно отступил к двери.
– Вы не думайте, он хороший, только слишком заботливый. Патология. И у Лидочки сходная была. Она без ума любила старшую дочь, но сын казался ей докукой. Ненормальным. Крикливым. Шумным... в общем, когда человек раздражает, поневоле ищешь недостатки. Она попросила меня выписать Владу лекарство.