Слива любви
Шрифт:
Раскачиваясь влево и вправо, скрипя, повозка съехала с набережной к кривым, заполненным грязью канавам и остановилась у вооруженного пикой охранника.
– Ведьма из Бонбек. На 8 утра. Костер, – выкрикнул возница.
– Проезжай, – ответил парень в красной накидке, заглянув в маленькое зарешеченное окошко.
Двигаясь вдоль одинаковых тюремных кибиток, повозка остановилась возле деревянного заборчика, за которым гудели голоса.
– Ведьма по имени Анаис, отравительница графини Маро? – деловым тоном спросил молодой палач и, получив от кучера
– Эй, – окликнул его кучер, переходя на шепот, – мешок с нее не снимай. Стражник из Бонбек сказал, что эта мадам владеет сильнейшим магнетизмом. Она умеет по-особенному зыркать. От её мертвецкого взгляда бросает в жар, а уж если плюнет, то замертво ляжешь. Понял?
– Вон, – паренек равнодушно кивнул в сторону черного столба дыма, – колдун из Багатель… догорает. Говорили, что от его крика из преисподней вырываются инкубы, а от прикосновения разрастается короста.
– И как? – вытаращил глаза возница.
– Сейчас угли зальем и твою поставим… Жди, – безразлично ответил палач и крикнул, – где душегуб месье Лок? Есть месье Лок? Лок следом за ведьмой из Бонбек!
Тем временем пленницу выволокли из деревянной колымаги. Она не изворачивалась, не пыталась вырваться и не извергала проклятий. Её плечи не содрогались от беззвучных рыданий, а колени не подгибались от каждого шага. От смерти пленницу отделяло не более получаса, но эта близость не тревожила её, не казалась страшной. Она двигалась беспечно, даже легко, отчего казалась бесцеремонной. Душегуб Лок же вел себя, как и подобало идущему на казнь: он сидел на коленях, на земле, не в силах подняться на трясущиеся ноги, и трепетал всем телом. Анаис подвели к деревянной перегородке, за которой в нетерпении гудела толпа. Публика наседала на невысокую ограду в ожидании следующей казни.
Когда ведьму провели через деревянные шаткие ворота, людское скопище окружило помост сплошным темным пятном. Над Гревской площадью, над её мощеной кладкой, над догорающим деревянным столбом, над обугленной фигурой колдуна, напоминающей сейчас еще одну обожженную деревяшку, сырую внутри и от этого почерневшую лишь снаружи, раздавались свист, топот множества ног и крики, которые оборвались в один момент, едва с головы пленницы слетел мешок, чтобы, через мгновение, загрохотать с новой силой и еще больше стать похожими на лай собачьей своры.
– Привет!!! – закричала Анаис, медленно двигаясь к краю деревянной сцены. – О, здравствуйте! И я рада вас видеть! Здорово, что пришли! Парижская юстиция, как всегда, на высоте, – женщина задрала голову к верхушке городской ратуши. – Мой король, приветствую Вас! Гореть при Вас – большой почет! – прокричала Анаис. – Отчего же Вы спрятались за штору, мой король? Или Вы надели мантию в цвет занавесок? Вам нечего стесняться!
Молодой палач встал на колени и опустил вниз обе руки, помогая забраться на постамент грузному вельможе. Облаченный в тугие бархатные штаны, тот едва мог согнуться или присесть, отчего напоминал инвалида, которому вместо обрубленных конечностей воткнули несгибаемые
– Еще немного, месье Жерар, ну?
– Не оброни меня, – кряхтел тот.
– Вам ли не знать моих крепких рук, месье Жерар? Я рубил головы всю свою юность, а это не так-то просто, – бубнил палач, подтягивая вельможу за подмышки. Снизу взмокшему от государственного бремени чиновнику помогали двое стражей. Они придерживали его и подталкивали «святую инквизицию» под тяжелый бархатный зад.
С шумным вздохом господин забрался на край «позорной сцены», куда в тот же момент с ликованием нахлынула толпа человеческих тел, напоминавшая морскую волну, задумавшую изменить напором береговой рельеф. Едва вельможа занял свое место, настроение в толпе переменилось: вместо испуганных глаз, на сцену таращились люди с остервенелыми лицами. Они с ненавистью смотрели на хрупкую женщину, едва ли напоминавшую исчадие ада.
– Смотрите, – выкрикнул кто-то из толпы, – на её губах кровь! Бог показывает её грехи! Она… она ест младенцев!
– Нет, милый, это земляника. В Бонбет, скажу я вам, отменно кормят, – рассмеялась Анаис.
– Она хотела сбежать… напала на стражника, вырвала у него сердце и съела! Мне рассказала про это его невеста! – послышалось с другой стороны.
– Она отравила графа Якоба Маро и его жену! Сжечь ведьму! – прокричал кто-то густым басом. Из толпы показался первый поднятый кулак.
– Сжечь! Сжечь! – скандировали люди.
– Месье Маро жив!
– Чудом выжил, – гудела толпа.
– Она околдовала бедняжку Маро. Сюзанна мучилась, – из толпы кинулась какая-то женщина и, упершись в стражника, стоявшего возле ступенек, развернулась. – Я видела сама, своими глазами…. С головы у нее попадали все волосы, а затем она ослепла. Её веки слиплись, глазницы превратились в гладкую кожу, – трясущимися руками женщина оголила плечо. – Как здесь… её лицо стало такое же … гладкое и ровное! Ни губ, ни носа, ничего… она задохнулась!
– Вот психопатка, – буркнула Анаис. – Хотя придумано неплохо….
– Так, послушай-ка, дьявольская кукла… пока инквизиция зачитывает приговор, я требую, чтобы ты закрыла свой поганый рот! Очень скоро я дам тебе время как следует высказаться – подожгу, вот тогда и поговоришь, – шипел палач. – И заканчивай кривляться, а то светишься, как богатая вдовушка! Если я услышу хоть писк, я оболью поленья козьей жижей, и они будут едва тлеть, а ты, дьяволица, будешь трястись от страха, пока твое жалкое сердце не разорвется.
– Я крепче, чем кажется, – проворковала Анаис и, получив в ответ оплеуху, вскрикнула, дернулась, едва не упав, но устояла и даже презрительно сплюнула себе под ноги кровавый сгусток. Толпа зашлась ликованием. Площадь скандировала имя «героя» и рукоплескала ему так, будто перед ними стоял благородный воин, вызвавшийся защитить город. В один миг, как по указке, люди задрали кверху руки, показав тысячи одинаково голых кистей, превративших человеческую реку в мучнисто-желтое поле рослой пшеницы, такой же ровной и такой же пустой.