Сломанные куклы
Шрифт:
Она еще раз вспомнила разговор с Евой. Ева сказала, что Адама нет дома и что он скоро вернется, но что конкретно это значило? Понятие «скоро» было абстрактное и относительное. Непонятно было, вернется он через час или через пять минут. Понятно было одно – сидеть здесь, гонять по кругу одни и те же мысли, разговаривать с собой – это трата ценного времени. Вдруг это ее шанс на побег? Вдруг это ее единственный шанс? Какими бы ни были последствия, она должна хотя бы сделать попытку, потому что иначе она замучает себя сожалениями в следующий раз, когда Адам решит привязать ее к креслу.
Она открыла створку на всю ширину. Осознавая, что время идет, Рэйчел
Рэйчел просунула голову через створку, затем плечи – одно за другим. Ей пришлось протискиваться по диагонали, потому что так было больше шансов пробраться сквозь маленькое отверстие створки. И все-таки оно оказалась слишком узким: Рэйчел пробовала продвигаться вперед по чуть-чуть то одним боком, то другим, но ничего не помогало. Она застряла. В голове последовательно возникали образы кресла, трости и ножа. Адам найдет ее в таком вот положении, и последует наказание.
Ей не хотелось думать о том, что он сделает, потому что любая его фантазия окажется страшнее, чем все то, что она уже пережила. Рэйчел опять стала пытаться сдвинуться с места, по миллиметру, царапая о грубый пластик кожу на руках и груди. Страх был сильнее боли. Наконец она почувствовала, что пролезла через створку полностью и уже лежит на холодном полу, задыхаясь от нахлынувшей эйфории.
В коридоре было так же темно, как и в комнате, и на пару градусов теплее. Она ползла по бетонному полу, пока не добралась до кирпичной стены. Держась за нее, она встала и пошла по коридору. Рэйчел старалась передвигаться как можно быстрее, не представляя себе, какие препятствия могут задержать ее на пути.
Через двадцать метров от двери оказался крутой поворот налево. Рэйчел остановилась и прислушалась, прежде чем идти дальше. Через пару метров после поворота она уперлась в лестничный пролет, ступеньки которого были такие же холодные, как и пол в коридоре. Над пролетом была дверь, из-под которой виднелась полоска дневного света. Это был первый раз за все время, начиная со среды, когда ее глаза увидели свет. И ей так и не было известно, сколько точно времени прошло со среды.
Рэйчел заставила себя лезть по лестнице медленно. Это было непросто – слишком уж сильно она хотела на волю. В этой полоске света, в легком движении воздуха ей виделась свобода. Но если бы она упала и сломала шею, ее близость к свободе уже не имела бы никакого значения, поэтому она заставляла себя продвигаться медленно. Она добралась до двери и еще до того, как взяться за ручку, уже знала, что дверь будет заперта. Ей повезло добраться до двери, но на этом запас удачи должен был закончиться.
Она повернула ручку, и дверь открылась. Рэйчел ступила в узкий коридор с высоким потолком. Дом был большой и старый, точно такой, каким она себе его и представляла, сидя в своей клетке в подвале. Казалось, что время здесь течет медленнее, чем в остальном мире, как в музее. Из окна, которого она пока не видела, струился мягкий солнечный свет, озаряя пространство. Под ногами у нее были холодные, отшлифованные за долгие годы, блестящие доски. Пахло полиролью и апельсинами.
Рэйчел остановилась, стараясь уловить какие-нибудь признаки жизни, и пошла на свет. Она повернула за угол и оказалась в большом открытом холле. Справа была широкая лестница с красным ковром и портретами
Впереди была входная дверь. Рэйчел снова остановилась и прислушалась. Где была Ева, наверху? Или где-то здесь? Возможно, на кухне? Где бы она ни была, она не издавала ни звука. А может, она пряталась где-то и наблюдала за Рэйчел?
Она отбросила эту мысль. Это просто паранойя, и не нужно видеть в каждой тени привидение, не нужно выдумывать то, чего нет. Это игры воображения, подгоняемого страхом и тревогой. Рэйчел быстро пошла к входной двери. Она уже прошла половину пути, когда кое-что попало в поле ее зрения, и она замерла: напротив лестницы, на маленьком антикварном столике стоял телефонный аппарат. Он был бледно-бежевого цвета, старомодный, но не антикварный. Это был кнопочный телефон, со спиральным шнуром и проводом, подсоединенным к розетке у плинтуса.
Рэйчел подбежала и сорвала трубку. Первой мыслью было позвонить в полицию, второй – позвонить сначала отцу. Она прижала трубку к уху. Гудка не было, в трубке была тишина. И вдруг в ней раздался слабый трескучий голос, который она сразу же узнала. Кровь застыла в ее жилах, ноги подкосились, и она сползла на пол, не выпуская трубки из руки. Слова, которые она услышала, пронзили ее насквозь.
– Привет, номер пять.
42
– У тебя отлично получится, – сказал я Темплтон.
Она злобно смотрела на меня. Если бы взглядом можно было убивать, я бы сейчас уже был в морге. В темноволосом парике и коричневых контактных линзах она была совсем не похожа на себя, а форма добавляла ей важности. Парик и линзы задумывались для сообщницы-тихони. Когда она увидит Темплтон, то невольно вспомнит о своих куклах. Новость о том, что одна из них мертва, станет для нее тяжелым ударом, а то, что эта новость исходит от девушки, которая очень похожа на ее куколку, только усилит впечатление. И эта новость станет ударом для их отношений. Если правильно воздействовать на нужное место, можно расколоть все, что угодно. Даже алмаз.
– У тебя все будет хорошо, – сказал я еще раз.
– Тебе-то легко говорить, не ты сейчас отправляешься в клетку ко львам! – она выпрямила ворот пиджака и оправила рукава. – Я как будто в смирительной рубашке, черт возьми!
И прежде чем она еще что-то успела сказать, я открыл дверь и подтолкнул ее к выходу.
– Ни пуха, ни пера! – прошептал я ей.
Темплтон бросила в мою сторону еще один убийственный взгляд и вошла в зал с журналистами, как настоящий профессионал – спокойно и уверенно, ничем не выдавая своего волнения. Она поднялась на трибуну, и переполненная представителями прессы комната затихла.
Камера в зале была только одна, трансляция для новостных каналов велась с 20-секундной задержкой. Если мне не понравится что-то из того, что я услышу и увижу, я нажму красную кнопку, и передача сигнала остановится. И десяти секунд задержки было бы достаточно, но мы предпочли перестраховаться, потому что сейчас ошибок мы позволить себе не могли. У нас был всего один шанс. Чтобы затея сработала, мы должны иметь полный контроль за исходящей информацией и за тем, что покажет телевидение. Никто не слушает новости по радио, а к тому времени, как завтра выйдут газеты с новостями, будет уже поздно. Поэтому крайне важно было передать ее по ТВ. Если фотография заменяет тысячу слов, то подвижная картинка стоит десяти тысяч.