Слова
Шрифт:
106. К нему же (54)
Благодарит за поздравление с праздником Пасхи и просит дать епископа Назианзской Церкви.
Научившись видеть ожидаемое издали (воспользуюсь твоим началом), мы увеселяемся уже и настоящим. Ибо святой день Пасхи, который мы сретили, сколько знаю, есть тайноводство к тамошним благам, как один из преходящих праздников. И ты хорошо сделал, что напомнил мне об этом и своей посылкой, и своим письмом. А я пережил уже многие Пасхи, — и это одно из приобретений долговременной моей жизни. Но теперь, исшедши из этого Египта — из этой многотрудной и примрачной жизни, и освободившись от брения и плинфоделания, к которому мы привязаны, чище желаю переселиться в землю обетования. Помолись, чтобы мне сподобиться сего, если заботишься о том, чтобы оказать мне наибольшее благодеяние. А тебе, при долголетней жизни, да дарует Господь многократно праздновать со всей Церковью! Если же дадите вы мне спокойно окончить старость,
107. К Прокопию (55)
На приглашение императора Феодосия, сделанное через Прокопия, присутствовать на соборе в Константинополе, дает решительный отказ.
Если должно писать правду, то моя мысль — уклоняться от всякого собрания епископов, потому что не видал еще я ни одного собрания, которое бы имело во всех отношениях полезный конец и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любопрительность и любоначалие (не почти меня невежливым, что пишу так) выше всякого описания; и кто судит чужой порок, скорее сам подпадет обвинению, нежели положит конец пороку. Поэтому заключился я сам в себе и безмолвие признал единственной безопасностью для души. А теперь побуждает меня к такому решению и болезнь, от которой всегда я почти при последнем издыхании и ни на что не могу употребить себя. Поэтому да извинит меня твой высокий ум, а чрез тебя да убедится и благочестивейший царь, не осуждать моей лености, но извинить немощь, по которой и дозволил он мне удалиться, чего просил я себе как благодеяния.
108. К нему же (56)
На вопрос о своем положении отвечает словами афинских послов, возвратившихся из Лакедемона.
Спрашиваешь: каковы дела мои? Отвечу тебе, рассказав одну историю. Говорят, что афиняне, когда
притесняли их тираны, отправили посольство к лакедемонянам; а целью посольства было возбудить там к себе некоторое человеколюбие. Потом, когда послы возвратились и некто спросил: каковы к нам лакедемоняне? — они отвечали: «Как к рабам — весьма милостивы, а как перед свободными — весьма надменны». Это и я должен написать. Со мной обходятся человеколюбивее, нежели как с людьми отверженными, но презрительнее, нежели как с людьми, готовящимися предстать пред Бога. Болезнь еще мучит меня, а друзья не перестают мне делать зло и сколько можно вредить. Но молись, чтобы Бог был ко мне милостив и дал одно из двух — или вовсе избегнуть бедствий, или переносить их терпеливо. И это уже довольно уменьшает несчастье.
109. К нему же (157)
Просит покровительства Анфиму, который расстроил свое здоровье, участвовав в одном знаменитом военном деле.
Приветствую издали тебя, который заменяешь мне всех и выше для меня всех. И лично удостаивал ты меня великого своего благоволения, и заочно, как знаю, удостаиваешь того же. А за великое да будет воздана великая награда и подателю сего письма, сыну моему Анфиму. Какая же это награда? Пользоваться твоим покровительством во всем, что ему нужно. Просьбе моей придают особенную силу как самый этот человек, участвовавший в знаменитом военном деле и, может быть, известный людям важным, так и бедствие, расстроившее его телесный состав, которое ясно говорит само о себе, и сколько тяжко было бы для всякого, столько, как и естественно, тягостнее для него, потерпевшего это не по заслугам своим. Присовокупленное же к этому и мое прошение, как уверен я, еще более поможет успеху в том, чего домогаемся.
110. К Олимпию (76)
Приветствует его со вступлением в управление второй Каппадокией и просит написать в Константинополь о действительности его болезни.
Это для меня тягостнее болезни: мне не верят, будто я болен, но предписывают такое дальнее путешествие и принуждают вринуться в средину мятежей, от которых люблю удаляться, едва не принося за сие благодарения и телесному расстройству. Ибо беззаботное безмолвие предпочтительнее знаменитости людей должностных. О сем писал я и прежде к досточудному Икарию, получив то же приказание. А теперь написать за меня да соблаговолит и твое великодушие, потому что имею в тебе достоверного свидетеля моей болезни. Тебя же удостоверяет в ней самая потеря, которую несу теперь, будучи не в состоянии прийти и насладиться лицезрением такого начальника, столь удивительного своими добродетелями, что и самое вступление твое в начальствование досточестнее славы, какую приобретают другие во все время своего служения.
111. К нему же (174)
Поручает его человеколюбию вдову Филумену.
Другие милости, каких ты удостаивал, сколько знаю, получал я от твоего снисхождения; и за них да вознаградит тебя Бог Своими благами; а в числе сих благ и то, чтобы начальствование твое совершилось с похвалами и славой для тебя. Но милость, о
которой прошу теперь, такова, что (если не высокомерно будет сказать сие) намерен более оказать ее тебе, нежели получить от тебя. Представляю
112. К нему же (77)
Просит принять свои меры против аполлинаристов, которые поставили в Назианзе своего епископа, когда Св. Григорий лечился на ксанксаридских теплых водах.
И седина иному учится, и старость не всегда, видно, достоверное свидетельство о благоразумии. Особенно зная мысли и нечестие всех аполлинаристов и видя их несносное высокоумие, думал я, что своим великодушием сделаю их кроткими и смягчу понемногу, что, по–видимому, и обещали они моим надеждам. Но незаметным образом, как оказалось, сделал я их еще худшими и неблаговременным любомудрием нанес вред Церкви, ибо кротость не приводит в стыд людей негодных. И теперь, если бы самому мне лично было можно доказать это, будь уверен, что, и сверх сил поднявшись, не обленился бы я припасть к твоей честности. Но поелику болезнь завела меня далеко и по совету врачей нужно стало пользоваться ксанксаридскими теплыми водами, то заменяю себя письмом. Эти злые и во зле погибшие люди, сверх всего прочего, призвав или (не могу сказать этого в точности) употребив в дело проезжавших епископов, которые низложены на Вселенском Восточном и Западном соборе, и воспротивясь всем царским постановлениям и вашим приказам, возложили имя епископа на одного человека, между ними нечестивого и подозрительного, ничем, как думаю, столько не обнадеживаемые, сколько (надобно сказать это) моей мертвостью. Если это сносно, да перенесет твоя твердость, перенесу и я, как и переносил неоднократно. А если тяжело и нестерпимо для самих благочестивейших царей, соблаговоли наказать за то, что ими сделано, хотя и не так строго, как заслуживало бы их высокоумие.
113. К нему же (176 и 211)
О разводе с мужем дочери Вириана.
Не везде похвальна поспешность. Потому и медлил я доселе ответом о дочери почтеннейшего Вириана, предоставляя и времени сколько–нибудь поправить иное, а вместе из того, что разведание дела поручил ты мне, о котором знаешь, как я не скор и осмотрителен в подобных случаях, догадываясь, что и доброта твоя не одобряет этого развода. Поэтому удерживался я доселе, и думаю, не без основания.
Поелику же обстоятельства дошли до крайности и необходимо сделать известным, что оказалось по исследованию и что мною дознано, то извещаю, что
дочь, по–видимому, колеблется между той и другой стороной, делится между уважением к родителям и привычкой к мужу, на словах заодно с родителями, а сердцем, не знаю, едва ли не на стороне мужа, как показывают это слезы. Ты, конечно, поступишь, как рассудится твоему правосудию и как угодно будет Богу, Который тобой во всем управляет. Я со своей стороны с большим удовольствием дал бы совет сыну Вириану оставить без внимания многое, только бы не был утвержден развод, который совершенно противен нашим законам, хотя римские законы и определяют иначе. Ибо необходимо соблюсти справедливость, которую и на словах и на деле желаю тебе всегда сохранять.
114. К Вириану (181)
О том же.
Исполнители казни не злое делают дело, потому что служат законам; не беззаконен и меч, которым казним злых. Но, впрочем, не хвалят исполнителя казни, и не с приятностью встречают убийственный меч. Так и я не хочу сделаться ненавистным, своей рукой и своим словом утвердив развод; потому что лучше быть посредником соединения и дружбы, нежели раздора и разрыва житейских уз. Эту же, кажется мне, имея мысль, и достойный удивления градоправитель поручил мне сделать допрос твоей дочери; потому что не способен я к расторжению брака приступить по всей строгости и без сердечного участия; и, конечно, не как следователя, но как епископа назначил он меня на это и сделал посредником в том, что произошло между вами. Поэтому прошу предоставить дело мне, служителю вашей воли; и хотя рад я, что имею подобное поручение, однако же, если поручите мне что худшее и более неприятное, до чего я никогда не касался и теперь не коснусь, то ищите кого другого более к сему способного. А у меня (хотя знаю, что вы по всему для меня весьма дороги) нет смелости в угождение вашей дружбе оскорбить Бога, Которому даю отчет во всяком движении и помышлении. Дочери же твоей (сказать правду) поверю тогда, когда, перестав стыдиться вас, в состоянии она будет говорить правду; потому что теперь она в жалком положении и вам уделяет слова, а мужу — слезы.