Слова
Шрифт:
224. К неизвестному (121)
О том, что скрывать свое любомудрие есть высшая степень любомудрия.
Ты, любезный сын, имел у себя доброго отца, как слышу о тебе. Воспрянь только, успевай и царствуй; мы же готовы хвалить тебя, хотя еще и не признаешься в своем любомудрии. Ибо смотрим больше не на то, что говоришь, а на то, что делаешь. А и это самое — не признаваться в своем любомудрии весьма любомудренно, как критик Дионисий говорит о риторе Лисии, что его безыскусственность была крайне искусственна.
225. К Урсу (122)
Объясняет причины, по которым не может быть у него.
Приятно приветствовать
226. К Эллевиху (123)
Просит его, как военачальника, уволить из военной службы чтеца Маманта.
Какие потери терплю от болезни! Надобно было прийти к тебе, обнять тебя, вспомнить старинную
приязнь и тесную дружбу; но не таково состояние моего тела. Потому обращаюсь к тебе с письмом и встречаю приветствием. А поелику надобно и одарить чем–нибудь, то вот мой подарок — чтец Мамант, у которого отец — воин, но который посвящен Богу за его нрав. Уступи его Богу и мне, а не считай в числе беглых. Дай ему письменное увольнение, чтобы и другие не беспокоили; а тем самому себе подашь благопоспешные надежды и в войне и в военачальстве. Да, умоляю тебя, позаботься о сем. У кого в руках самое важное и от кого все зависит, тем особенно должно заботиться о Боге и о Его помощи.
227. К Македонию (124)
В благодарность за благодеяния посылает ему обещанного певца.
Я не таков, чтобы не знать сытости, получая от друзей благодеяния, хотя ты и щедр на благодеяния; а потому отослал к тебе, по условию, певца, человека и в других отношениях, сколько можно было узнать в короткое время, весьма хорошего, а для тебя, может быть, приятного и по его псалмопению, непрестанно напоминающему о Боге и о спасении. Если же и еще окажешь мне благодеяние, когда тебе заблагорассудится и когда представится к тому случай, то сделаешь хорошее дело, тем более что это будет знаком твоей дружбы.
228. К Авлавию (131)
Обличает его в излишней привязанности к софистике.
Слышу, что ты полюбил софистическое искусство и для тебя чудным стало делом, например, говорить свысока, смотреть значительно, выступать подняв голову и с надменностью. Слышу, что желание твое устремлено туда — к Марафону и Саламину, этим вашим украшениям, и что ни о чем не думаешь более, кроме того, чтобы Мильтиадов и Киногиров, Каллимахов и Телемаков — все снарядить по правилам софистики и как можно ближе к своей цели. Если при этом ставишь во что–нибудь и добродетель, ты уже наш; и что служит к твоему прославлению, то пусть идет вперед своим путем. Но если ты вполне софист, и забываешь о моей дружбе и о том, что неоднократно говаривали мы между собой о прекрасном, то не скажу чего другого неприятного, а сказать следующее не будет, может быть, нескромным: знай, что, недолго позабавившись пред молодыми людьми, весьма много посмеешься сам над собой, когда придет время взяться за ум,
229. К Мелетию (143)
Давнее прекращение переписки с ним уподобляя сну, сравнивает себя с Ахилловыми конями, отрясающими с себя прах.
Столько уже времени, и ни одного еще письма не получал я от тебя, как ни желательно было сие; и сам я не писал, хотя, думаю, и ты также ждал от меня писем. Какая недеятельность, чтобы не сказать, какое бесчувствие! Что до сна, едва ли сравнится с нами и Арганфоний. Так мы заспались. Где прежнее наше товарищество? Где эти общие речи и беседы? Где тот сладкий и неиссякающий источник, из которого они почерпались? Поэтому, хотя и поздно, я встаю, отрясаю с себя прах, по примеру Ахилловых коней [346] , повременю, впрочем, говорить: отрясаю и гриву, чтобы ты не принял сего за шутку. А заботишься ли о нашей дружбе ты, это сделается явным, когда напишешь.
346
Илиады II. 17. ст. 457.
230. К Анисию (144)
Благодарит Бога, что поездка Анисиева была благоуспешна, желает и себе того же.
Пришло ко мне письмо твое с известием о твоем здоровье и о том, что поездка твоя была благоуспешна. И за это все благодарение Богу! А если бы и я мог о себе написать что–нибудь подобное, то еще большее благодарение!
231. К Олимпиану (165)
Требует назад книгу «Аристотелевы Письма», замечая, что мог бы и подарить ее, если бы не боялся, что он, как неподкупный судья, примет это за подкуп.
Книгу, которую брал ты у меня, именно «Аристотелевы Письма», мог бы я не требовать назад, но оставить у тебя как дар, свойственный ученому, и как приличный памятник дружбы, но, чтобы ты, как страшный вития и превосходный судья, не взнес на меня жалобы о преступлении против начальства и об оскорблении оного тем, что намереваюсь подкупить судию, который так неподкупен и выше всякого дара, то пусть воротится назад, что дано тебе мною. В награду же от твоей учености прошу не иного чего (ибо что можешь дать мне, который из того и любомудрствую, чтобы ничего не иметь?), а одного письма твоего, чтобы это было в буквальном смысле вознаграждением, когда за одолжение писем и платить будешь письмами.
232. К Георгию (182)
Просит объяснения по делу о диаконе Евфалии, который заключил в узы и бил какого–то Филадельфия. Требует и самого виновного к ответу.
Недужное врачуют, а не сокрушают. Поэтому как же содиакон наш Евфалий, ни сана не уважив, ни свойства не почтив, бедного Филадельфия подверг и узам и побоям, как показывают и знаки побоев? Дивлюсь этому. Посему не оставь без внимания сего происшествия, но, когда придешь, сам объясни мне случившееся. Пусть явится и диакон дать ответ на обвинение и понести примерное наказание за жизнь им притесненного. Ибо не потерплю, чтобы почти в глазах моих осмеливались на подобные неприличия.
233. К Петру (186)
Просит его молитв о себе, удрученном старостью и болезнью.
Очень удалились мы друг от друга, не имея ни личных свиданий, ни письменных сношений. Впрочем, надеюсь, что разлучены мы между собой телом, а не духом. А теперь, когда открылся случай, и приветствую твое благоговение, и прошу молитв о мне, утружденном старостью, болезнью и борением между жизнью и преселением из жизни.
234. К Феотекну (198)