Слово арата
Шрифт:
Скажу одно: я радуюсь тому, что вы будете работать сообща. И еще. Если вы не скажете, что от живущего вдалеке пользы мало, если вы не исключите меня из своей семьи, а примете в тожзем, я буду гордиться доверием.
Все проголосовали за артель. Председателем выбрали Саглынмая.
«Тожзем Терзига» был первым коллективным хозяйством в Каа-Хеме. Впоследствии он стал частью крупной артели «14 лет Октября».
* * *
…Снова
— Вот видишь, сынок, теперь у нас и одинокая старуха не пропадет. И работы хватит, и страхов не будет никаких. Оставшийся век здесь мне и доживать…
— Уж ладно, сестра, — согласился я с ней. — Про век-то говорить рановато. Много-много лет нам теперь жить. Вот на Харал съезжу, — на обратном пути с собой в Кызыл погостить заберу. Так что собирайтесь.
— Ха-ха-ха! — развеселилась сестра. — Что ж, сынок, раз велишь собираться, сейчас же начну свои сборы. Не куда-нибудь ехать — в столицу! Как туда заявишься без новой шубы? Уж разоденусь на загляденье!
Сестре стало весело. Голос ее то взвивался жаворонком ввысь, то падал по-голубиному и, воркуя, замирал в груди…
Мы вышли во двор. Албанчи вся светилась — так радовалась она и нашей встрече, и повороту всей нашей жизни. Сели на вязанку хвороста, что лежала у входа в загон. Неторопливо беседовали перед расставанием. Завидев нас, шагнул было к загону Саглынмай, но его перехватил на полпути старый Чамырык, державший за веревку вола.
— На! Отдаю тожзему вола. Распоряжайтесь!
Чамырык протянул Саглынмаю конец веревки.
Пегий вол с широко раздвинутыми рогами коротким хвостом, полузакрыв глаза, лениво пережевывал жвачку.
— «На!» Ишь, герой! Нет, уж ты, друг, не «накай», а возьми своего вола да поезжай в верховья Терзига, да жердей наруби, да сюда привези. Для инструмента общего амбарчик поставить надо? Надо. Сам небось видишь — одни шалаши у нас. Ясно? Так вот и поезжай в тайгу.
Саглынмай ждал ответа и, теребя козлиную бородку, удивленно и обиженно поглядывал на Чамырыка.
Над домами поднимались прямо, как стрелы, пущенные в зенит, голубоватые струи дыма и растворялись в небесной синеве. На вершину Кускуннуг наползала туча — густая, черная, готовая опрокинуться ливнем к подножью горы.
— Не пойму! — в тон Саглынмаю возразил Чамырык. — Вола тебе отдаю? Отдаю. А для чего отдаю, тарга? Для общественной пользы. Он будет на всю артель работать. Вместо меня, значит. А я, друг мой, охотничать собрался. Где же я на жерди время-то найду? Выходит, одному — и скотину свою подавай, и сам работай, а другому — только посиживай, палец поднявши: я, мол, колхозник! Вот оно как, товарищ тарга!
Выпалив эти слова, Чамырык пустился наутек, будто горный козел, учуявший человека.
Саглынмай с досады и отчаяния завопил, словно призывал вора покаяться:
— Товарищ мо-ой! Старый ты челове-ек! Верни-ись… Э-э-эй!
— Чего кричишь? — подошел к нему Чадаг-Кыдат. Лицо у кузнеца было черное — с просветами, не тронутыми
— Как тут не кричать, парень… Привел Чамырык вола, сунул мне в руку веревку. «На, кричит, получай на общую пользу, а я, говорит, бегу на охоту». И все. Только я старика и видел… Что делать? Подай совет. Ты же человек смекалистый.
— Принимай и от меня тоже! — засмеялся Чадаг-Кыдат. Он снял со спины кожаный мешок и хлопнул по нему широкой ладонью над ухом председателя.
— На, получай!
Саглынмай принял от кузнеца ношу, но удержать в руках не смог. Мешок брякнулся на землю. Присев на корточки, Саглынмай заглянул внутрь.
— Ого-го! Целая кузня тут: и молотки большие да малые, и тиски, и щипцы, и напильники!
Председатель рывком поднялся и обнял кузнеца. Гикнув, закружил его на месте. Потом ударил по спине.
— Спасибо, друг! Сила теперь у нас — во какая! Имущество колхозное: вол один, кузница одна… Значит, ось мы поставили. Колеса наденем, и телега покатится. Во! Ты мне скажи только: в тайгу не сбежишь? «Молоточки пусть сами работают» — не скажешь?
Пальцы Саглынмая привычно уминали в трубке табак.
Председатель прикурил, затянулся до отказа и сунул трубку кузнецу:
— Покури!
Чадаг-Кыдат усмехнулся:
— Вот как раз и подамся в тайгу… за жердями… на этом самом воле. Надо же нам с тобой, тарга, колхозную кузню строить. Так что ты не горюй. Будет железо — смекнем, куда его девать. В первый день лемех приладим, во второй — серп и косу выкуем. Так и будет сила наша прибывать с каждым днем.
Кузнец сделал несколько затяжек и вернул трубку Саглынмаю. А тот смотрел на дорогу, по которой шагал к ним белокурый парень в длинной холщовой рубахе и высоких сапогах.
— Да это же Родька!
Парень был еще далеко, но я сразу признал в нем лучшего друга моего детства, ставшего первым моим учителем в удивительной и новой тогда оседлой жизни. Хотел кинуться навстречу, но сдержался: пусть между собой поговорят.
— Вовремя! Сейчас с ним посоветуемся насчет порядка в тожземе. Как-никак в отца пошел. Савелия-то, плотогона, помнишь? И сам в партизанах был.
— Давай посоветуемся, — согласился кузнец. — Зови его.
А Родион сам подошел к ним, и начался разговор на тувинско-русском и русско-тувинском жаргоне, каким объяснялись между собой араты с русскими старожилами.
— Хей, таныш-таныш! У меня маленька поговорить бар.
— Ладно, ладно. Здравствуй, Саглын!
— Эки, эдрас! Ты где пойти, а-а, таныш?
— Я здесь приходить. У тебя колхоз есть — ладно. Я поступать колхоз. Хорошо?
Саглынмай, вымолвив от радости и волнения единственное слово «Родька», закружил в танце орла. Подскочив к Родиону, притопнул каблуком и обнял его. Когда же Родион ответил еще более мощными объятиями, Саглынмай не выдержал — пришлось отпустить его. Оба смотрели друг на друга повлажневшими от радости глазами. Родион снова заговорил, старательно выговаривая тувинские слова и делая при этом немыслимые ошибки в каждом слове: