Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Шрифт:
Не раз и не два, вспоминала Надежда Яковлевна, О.М., прочтя в газете что-нибудь новое – шельмующее или угрожающее – ронял: «Мы погибли!» А хозяева махали на него руками, и сердились: «Еще накликаете!.. Никуда не лезьте – и живы будете!» [407]
Калинин (Тверь) побывал под оккупацией, и неудивительно, что пятистенка Травниковых не сохранилась. Однако и здесь образ ссыльного поэта запечатлелся в памяти ребенка яркой картинкой [408] . Взрослые тогда всех ссыльных называли «троцкистами», а О.М. и того красочней – «ушастый троцкист». Двенадцатилетней девочке очень хотелось пройтись с ним рядом, может быть даже заговорить, но она всё не решалась. Но однажды разговор все-таки состоялся. Прощаясь, О.М. прочитал девочке стихи – не свои, а Блока, и это всё стало для
407
После ареста О.М. в Саматихе, Н.М. приезжала к Травниковым в начале мая 1938 г. и забрала корзину с архивом О.М. Она опередила сотрудников областного управления НКВД Недобожина-Жарова и Пука, побывавших у Травниковых с безрезультатным обыском только 28 мая 1938 г.
408
Колкер М. «Ушастый троцкист» // «Сохрани мою речь…» Вып. 4. М.: РГГУ, 2008. С. 167–169.
Кроме Эрдмана и секретаря Щеголева, в Калинине была еще одна знакомая душа, причем весьма давняя (еще с 1923 года) – Елена Михайловна Аренс. Выйдя замуж за дипломата, она пожила и в Америке, и в Италии, но пришел черед отправиться и в Калинин – на правах ссыльной. Рассказывая в апреле 1983 года о калининском житье-бытье, она вспоминала необычайно живые, умные и веселые глаза Осипа Эмильевича, ласково называвшего жену: «моя нищенка». Елена Михайловна изредка навещала Мандельштамов, но чаще они заходили к ней, и это было лучше, поскольку в ее доме почти всегда было чем угостить поэта и его «нищенку».
Несколько раз к Мандельштамам приезжали близкие люди: Евгений Яковлевич, брат Надежды Яковлевны и, конечно же, «ясная Наташа» – Наталья Евгеньевна Штемпель, гостившая у них несколько дней на зимних каникулах. Ей запомнились «занесенные снегом улицы, большие сугробы, опять почти пустая холодноватая комната без намека на уют. У обитателей этой комнаты, очевидно, не было ощущения оседлости. Жилье и местожительство воспринимались как временные, случайные. Не было и денег – ни на что, кроме еды». [409]
409
Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже // Осип Мандельштам в Воронеже. Воспоминания. Фотоальбом. Стихи: К 70-летию со дня смерти О.Э. Мандельштама. М., 2008. С. 16.
2
…Новый, 1938-й год начинался трудно, скверно, грозно.
В самом его начале – разгром Государственного театра имени В.Э. Мейерольда: 8 января в «Правде» появился приказ Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР о его ликвидации [410] . О.М. узнал эту новость, что называется, из первых рук – именно 8 января он ночевал у Мейерхольда. Приехал же он в столицу скорее всего за денежным пособием, выделенным ему Союзом писателей. Но и пособие ничего бы не поменяло: становилось понятно, чем всё это пахнет.
410
Соответствующее постановление датируется 7 января 1938 г. (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д. 269. Л. 4 – разыскано М.В. Соколовой). Отметим свидетельство Мирель Яковлевны Шагинян – дочери М.С. Шагинян. Зимой 1937/38 гг. в московской квартире Мейерхольдов она застала Мандельштама, видимо, ночевавшего здесь и передавшего ее матери привет. Более точной даты она не помнит, но помнит, что Мейерхольд был уже в опале (записано нами 16 мая 1987 г.).
21 января 1938 года Надежда Яковлевна писала Б.С. Кузину: «Я всё жду, чтобы Ося написал вам, но он как-то так съежился, что даже письма написать не может» [411] .
Действительно, переписка О.М. за этот год крайне скудна: письмо В.П. Ставскому, несколько писем Б.С. Кузину, письмо из Саматихи отцу и последнее – лагерное – письмо брату.
Первое из сохранившихся писем Кузину датировано 26 февраля:
Дорогой Борис Сергеевич!
Хочу написать вам настоящее письмо – и не могу. Всё на ходу. Устал. Всё жду чего-то. Не гневайтесь. Пишите сами и простите мою немоту. Очень устал. Это пройдет. Скучаю по вас.
О.М. [412]
411
Вопросы истории естествознания и техники. 1987. № 3. С. 132 (публ. М. Давыдова и А. Огурцова).
412
Мандельштам О. Собр. соч. в 4-х тт. М., 1997. Т. 4. С. 198.
С приходом весны атмосфера в стране не только не очистилась, но стала еще тревожней, еще наэлектризованней. Гроза же грянула 2 марта, с началом процесса над группой Бухарина–Рыкова (закончился 13 марта), давшем толчок новой волне репрессий – теперь уже бериевских. Одновременно грозовая туча нависла и на внешнеполитическом горизонте: 11 марта Гитлер вошел в Австрию, преподав Европе короткий и ясный урок «кройки и шитья» ее географической карты.
С началом бухаринского процесса, связь которого со всеми последующими событиями непросто отрицать, совпал и последний нелегальный приезд Мандельштамов в Ленинград в начале марта.
Прозаическая цель визита – собрать по знакомым хоть сколько-нибудь денег на дальнейшую жизнь. Но на этот раз хлопоты оказались пустыми: из тех, кого еще не арестовали, никто и ничего не сумел или не захотел дать.
Именно тогда – между 3 и 5 марта – Ахматова и О.М. увиделись в последний раз. Надежда Яковлевна вспоминала:
Утром мы зашли к Анне Андреевне, и она прочла О.М. обращенные к нему стихи про поэтов, воспевающих европейскую столицу… Больше они не виделись: мы условились встретиться у Лозинского, но нам пришлось сразу от него уйти. Она уже нас не застала, а потом мы уехали, не ночуя, успев в последнюю минуту проститься с ней по телефону. [413]
413
Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 378.
По телефону… К этому приезду уже начали сбываться самые мрачные пророчества О.М. о «мертвецов голосах» и о «гостях дорогих». Лившицу, Стеничу, Выгодскому – одним из самых близких ему людей – было уже не позвонить. Всех их арестовали – кого осенью, кого зимой…
С Беном Лившицем не удалось проститься и в предыдущий приезд – летом 1937 года. На ранний, с вокзала, звонок Тата (Екатерина Константиновна) Лившиц мужа будить не стала, за что потом была жестоко отругана – весь день Бенедикт Константинович просидел у телефона, словно догадывался или предчувствовал, что этот их тысяча первый за жизнь разговор, если бы он состоялся, был бы последним.
Но О.М. так и не позвонил [414] .
3
Около 6 марта О.М. и Н.М. вернулись в Калинин, быстро-быстро собрались и, после очень трогательного расставания с Травниковыми, выписавшись и оставив у них корзинку с архивом, уехали через Москву в Саматиху.
В Москве они задержались на один или два дня, ночевали у Харджиева [415] . Там, вероятно, с ними и повидался Борис Лапин, подаривший О.М. том Шевченко [416] .
414
Екатерина Константиновна, и в старости не склонная к сентиментальности, рассказывая это, словно заново переживала свою невольную «вину» и не сдерживала слез. Ведь до ареста ее «благоразумного» мужа оставались тогда считанные месяцы!
415
Герштейн, 1999. С. 71.
416
Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 423.
Чем же были заполнены эти дни?
Посещением музеев и хождением по начальству. Несомненно, О.М. не удержался и забежал к своим «импрессионистам» на Волхонку. Посетил он и друзей-художников. Во-первых, Осмеркина, который, возможно, именно тогда и сделал свои знаменитые карандашные наброски – последние портреты поэта «с натуры», уже по этому одному могущие идти на правах его посмертной маски [417] . Во-вторых, Тышлера, которого, как пишет Н.М., он «оценил очень рано, увидав на первой выставке ОСТа серию рисунков “Директор погоды”… “Ты не знаешь, какой твой Тышлер”, – сказал он мне, приехав в Ялту. В последний раз он был у Тышлера и смотрел его вещи перед самым концом – в марте 38 года» [418] .
417
О самих портретах, приведших ее в полный восторг, Э. Герштейн высказалась так: «Оба чрезвычайно похожи, но по-разному: отвергнутый – похожее внешне, а принятый – внутренне» (запись в дневнике П. Нерлера за 30 ноября 1983 г.). Сама по себе «дата», стоящая на рисунках («1/2–37»), была, по сообщению Герштейн, проставлена Галиной Георгиевной Осмеркиной, его третьей женой, гораздо позднее и явно взята «с потолка». В начале февраля 1937 г. О.М. был в Воронеже, а Осмеркин в Ленинграде, где оформлял какой-то спектакль. Какова же точная дата? Е.К. Осмеркина утверждала, что это не лето и не зима, поскольку О.М. и Н.М. снимали пальто. Но у них и не было шуб, так что исключать из этого интервала зиму было бы неправильно. Тогда остается всего две-три возможности для датировки. Первая – конец октября – начало ноября, перед отъездом в Калинин (5 ноября 1938 г.), вторая – во время пребывания в Калинине и третья – начало марта, между Калининым и Саматихой. От второго варианта приходится отказаться: Калинин не Савелово, Москва по времени чуть ли не вдвое дальше, и о поездках О.М. (да еще вместе с Н.М.) ничего не известно (единственное свидетельство такого рода – рассказ Мирели Шагинян о встрече с О.М. зимой 1937–1938 гг. в доме Мейерхольда, где О.М. ночевал, – весьма расплывчато по времени и не содержит указаний на Н.М.). Так что остается только две возможности, однако наверняка определиться и с ними скорее всего не удастся. Самое правильное – ставить двойную дату: «1937(1938?)». Сильную аргументацию в пользу осенней датировки дает С. Василенко, уверенно читающий дату как «1/X–37» и как написанную рукой О.М. (устное сообщение). В таком случае это должно или совпадать с одним из приездом О.М. в Москву из Савелово, или означать, что практически весь октябрь поэт провел в Москве, а это, с режимной точки зрения, маловероятно.
418
Там же. С. 262.